Принято считать, что в Древней Руси к числу критериев элитарности были отнесены физическая сила, мужество, умение владеть оружием, высокое положение и уважение в своей среде. В Киевской Руси и других княжествах важным критерием элитарности также считалось происхождение и знатность рода, гарантирующие лицу, которое ими обладает, место в элите. «IX–X вв., когда вече находится в переходе от племенного собрания к городскому; тогда для решения дел сходятся в старший город лучшие люди всей земли и обсуждают земские вопросы в присутствии граждан этого города (поголовное собрание всех взрослых жителей земли, очевидно уже невозможно)» [4, c. 5].
Отголоски вечевого способа управления можно найти в пословице «Одно вече, да не одни речи». Первые упоминания в правовых актах Древней Руси о данной форме осуществления власти можно обнаружить в ст. 108 Псковской Судной грамоты: «А которой строке пошлинной грамоты нет, и посадником доложить господина Пскова на вечи, да тая строка написать. А которая строка в сей грамоте нелюба будет господину Пскову, ино та строка волно выписать вонь из грамот». По сути, данной нормой разграничиваются полномочия вече (законодательного собрания, «надзорного (над пробельностью и коллизионностью законодательства) органа») и посадника (право законотворческой инициативы)[1].
Первые попытки стратификации элиты можно встретить в ст. 22-27 краткой редакции Русской Правды, которые устанавливали штрафы за убийства приближенных к князю лиц[2]:
«… 21. Аже убиють огнищанина у клети, или у коня, или у говяда, или у коровье татьбы, то убити в пса место; а то же покон в тивуницу.
- А в княжи тивуне 80 гривен.
- А конюх старыи у стада 80 гривен, яко уставил Изяслав в своем конюсе, его ж(е) убиле Дорогобудьци.
- А в сельском старосте княжи и в ра(та)инеем 12 гривен.
- А в рядовници княже 5 гривен.
- А в смерде и в хо(ло)пе 5 гривен.
- Аще роба кормилица любо кормиличиц 12…».
Так, в хрестоматии по истории Российского права И. Ю. Маньковский, В. В. Русанов, Е. П. Титаренко предполагают, что к высшим слугам князя можно отнести княжеского тиуна (ст. 22) и конюха старого (ст. 23), к среднему звену княжеской элиты можно отнести княжеского или пахотного старосту, далее следуют более мелкие служилые люди: княжеские смерды и холопы, рядовичи, кормильцы (воспитатели) [3, c. 73].
Об особом правовом статусе князя свидетельствуют такие пословицы как «Князю – княгиня (мила), боярину – Марина, а всякому – своя Катерина», «Плохого князя и телята лижут» [7, c. 129]. Эти положения о специфическом, отдаленном, возвышенном статусе подтверждаются содержанием ст. 32 краткой редакции Русской правды, устанавливавшей ответственность за повреждение или порчу княжеских бортей, ст. 69-70 пространной редакции Русской правды, устанавливавшей ответственность за повреждение или уничтожение бобровых угодий, что считалось княжеской или царской монополией[3]. При этом в данных статьях содержатся достаточно серьезные санкции – размеры штрафов достигают 40 гривен. При этом в случае, когда причинитель вреда в отношении княжеского имущества не находился, за причиненный вред отвечала живущая вблизи княжеских угодий община. Отсюда пословица «Не держи двора близ княжа двора, не держи села близ княжа села».
В Древней Руси, как утверждает С. В. Юшков, элита через участие в процессе правотворчества влияла на развитие государства и общества [9, c. 91]. Создание государства и городов физически не позволяло сохранить систему, при которой все свободные мужчины участвовали в принятии общезначимых решений. Возникла объективная необходимость в выделении новой социальной группы так называемых лучших людей, которыми в Киевской Руси и других княжествах стали бояре. Данные процессы обусловили падение предыдущей формы элементарного правотворчества, зиждившейся на всеобщей вечевой демократии, и привели к возникновению сначала элитарной вечевой демократии, а затем Боярской думы как квинтэссенции социальной древнерусской элиты. Из смысла ст. 11-17 пространной редакции Русской правды уже можно проследить дифференциацию княжеской дружины и выделение класса феодалов.
Следовательно, на следующем этапе развития Руси важным критерием элитарности также считалось происхождение и знатность рода, гарантирующие лицу, которое ими обладает, место в элите.
Первые упоминания о боярах можно найти в ст. 91 пространной редакции Русской правды, которая регламентирует порядок наследования имущества бояр и дружинников, а также в дополнительной статье пространной редакции Русской правды о бесчестии: «А се бещестие. А за бещестную гривну золота, аще будеть баба была в золоте и мати, взяти ему 50 гривен за гривну золота; аще будеть баба не была в золоте, а то матери ему не взяти золота, взяти ему гривна сребра; а за гривну сребра пол осме гривне». Таким образом, степень элитарности, неприкосновенности, правовой защиты обусловливалась степенью знатности рода, тем, сколько поколений оскорбленного рода принадлежало к классу бояр.
В Псковской судной грамоте впервые появляется понятие государя. Например, в ст. 39, описывающей особенности заключения договора найма. Однако юридического толкования термина «государь» ни данный документ, ни иные документы Древней Руси не дают. Смысл данного слова, используемый в обыденном понимании, который можно вывести из пословиц («Нельзя быть земле русской без государя», «Государь – батька, земля – матка», «Ведает бог да государь, бог знает да царь», «Душой божьи, телом государевы», «Богат бог милостию, государь жалостию», «Одному богу государь ответ держит», «Заднее (прошлое) божье, переднее государево», «Государь знает, кто ему друг, кто недруг») практически отождествляет государя с фигурой царя. Обращаясь к грамматическому толкованию можно прийти к выводу, что этимология данного слова восходит к слову «господарь», «господин», «господь», что в частности могло использоваться для обозначения феодала, хозяина, собственника, свободного мужа[4].
Между тем, уже в ст. 76 Псковской судной грамоты нами обнаружен более точный смысл, вложенный в понятие государя – исключительно феодал, владевший землей: «А которой изорник с села збежит за рубеж или инде где, а изорнич живот на сели останется государю покрута имать на изорники, ино государю у князя и у посадника взять пристав, да и старость губьских позвати и сторонних людей, да тот живот изорнич пред приставы и пред сторонными людми государю попродати да и поцмати за свою покруту, а чего не достанет, а по том времени явится изорник шо государю доброволно искать остатка своего покруты, а государю пени нет, а изорнику на государи живота не сочит, а сочит псковским»[5].
Интересно, что несмотря на достаточно слабую развитость аппарата политической элиты и чиновничества, Псковская Судная грамота предполагает принесение присяги всеми посадниками, старостами, княжескими людьми, выражаясь современным юридическим языком, обязывающей действовать им в соответствии с законом («целовать крест», «судить право»).
Однако подобный критерий не побуждал представителей ведущего слоя к самосовершенствованию (ведь место в элите гарантировано происхождением), а также провоцировал конфликт между представителями элиты – чей род более знатен, тот имеет больше прав на власть (кой род любится, тот и высится). Примечательно, что о знатности рода бояр в старой Руси можно было легко судить по высоте их меховых «горлатных» шапок[6]. Чем знатней и сановней был вельможа, тем выше вздымалась над его головой такая шапка. Простой народ не имел права (да и средств) на ношение этих роскошных шапок из куньего, бобрового или собольего меха. Отсюда и родились пословицы «По Сеньке и шапка» или «По Ереме и колпак», т. е. каждому честь по заслугам.
В Двинской уставной грамоте 1397 г. впервые встречается такая фигура, как «слузе» – служилый человек, который также обладал особым правовым статусом. В ст. 2 грамоты мы находим: «А кто кого излает боярина, или до крови ударит, или на нем синевы будут, и наместницы судят ему по его отечеству безщестие; тако ж и слузе»[7]. «По его отечеству» можно понимать как суд «по знатности», где размер штрафа определялся знатностью происхождения оскорбленного боярина или служилого человека.
Между тем нельзя говорить о том, что бояре и служилые люди имели неограниченную власть на местах и вседозволенность. В Белозерской уставной грамоте предусмотрено: «А князи мои, и бояре, и дети боярьские, и всякие ездоки оу горожан, и оу становых людей, и у волостных людеи кормов и подвод, и проводников, и сторожов не емлют; тако же и гонци мои великого князя, без грамоты подвод и проводником у них не емлють» [3, c. 129].
Важно отметить, что изначально в XII–XV вв. национальная элита дифференцировалась на главную группу бояр и второстепенную группу так называемых «детей боярских», которыми, как правило, именовались средние и мелкие землевладельцы. Принимать участие в правотворческих процессах могли только полноправные бояре. А переход из «детей боярских» в полноправных бояр был возможен только при достижении боярским отпрыском соответствующего уровня опыта и профессионально-деловых качеств (полагаем, что и уровень зажиточности, землевладения тоже играл свою роль). Следовательно, факт аристократического происхождения и богатство вотчины автоматически не предоставляли право на участие в государственных делах.
В Судебнике 1497 г. особое внимание уделяется специфичному, отличному от других статусу боярских детей: «Если на кого-либо возведут обвинение человек пять или шесть детей боярских добрых, по великого князя крестному целованию (присяге), а улики (доказательства) на него в прежнем деле не будет, у кого крал или кому за украденное платил, то на том (оговоренном, несмотря на отсутствие прямых улик) взыскать истцов убыток без суда».
Еще со времен Боярской думы как главного (после князя) постоянного органа государственной власти, выполнявшего законосовещательные, а порой и судебные функции, ее участники делились на две категории: первая – дружинники князя – лица, как правило, находящиеся в родственных либо военно-соратнических связях; вторая – лучшие люди – наиболее преуспевшая в экономических и политических отношениях часть общества.
В период татаро-монгольского ига и раздробленности Руси на удельные княжества боярство играло важную роль (Новгородское и Псковское княжества представляли собой боярские республики, в которых элита решала все важные государственные вопросы самостоятельно, а в ведении князя находились лишь вопросы внутреннего порядка и внешней безопасности) в решении государственных вопросов, участвовало в правотворчестве в форме боярских приговоров и прямо влияло на указы князя и княжескую судебную практику.
В Судебнике 1497 г. бояре наделяются полномочиями действительной власти. Так, в статье об отпускной грамоте мы находим: «Если кто-либо предъявит отпускную (в центре) без доклада боярину и без подписи дьяка, или из городов без доклада тому наместнику, за которым боярином (наместником) (находится) кормление с правом боярского суда, то подобная отпускная не признается отпускной, за исключением (только) такой отпускной, в которую владелец (холопа или рабы) напишет собственноручно; в этом случае отпускная грамота признается имеющею силу (и без доклада)»[8].
Упоминание о «лучших людях» содержится в ст. 38 Судебника 1497 г.: «А боярам или детям боярским, за которыми (значатся) кормления с правом боярского суда, производить суд, а на суде у них быть (присутствовать) дворскому старосте, и лучшим людям. А без дворского и без старосты, и без лучших людей суда наместникам и волостелям не судить…».
При этом, в исследовании А. В. Лонина, обращавшего внимание на литературные памятники Древней Руси, отмечается, что главным критерием принадлежности к «лучшим людям» является наличие добродетели – стремления человека к совершенству, духовному и нравственному росту, способности воплощать божий замысел на земле. «Люди, обладавшие добродетелью и составляли социальный авангард древнерусского общества, самую передовую его часть, а их ведущая роль во всех сферах общественной жизни обеспечивала устойчивое прогрессивное развитие государства» [2, c. 23].
Такую характеристику «лучших людей» сомнительно привязывать к правовому регулированию отношений власти и народа, однако, полагаем, что категория «лучших людей» являлась своеобразным перерождением отношений вечевого характера, когда для решения любого вопроса собирались все жители поселения. В связи с этим, можно говорить о развитии института народного представительства. Остается только предположить, что отбор представителей производился действительно по признакам добродетели, как указывают на то летописцы.
Одним из важнейших критериев, учитываемых при формировании элиты, считалась личная преданность подчиненных высшему руководителю. Значимость критерия преданности нашла отражение в политике Ивана IV, стремившегося заменить традиционную боярскую элиту, в преданности которой он испытывал сомнения, на лиц, преданных лично государю, объединенных им в опричное войско. Фактически царь заложил основы использования политического сыска для формирования элиты. Отбор опричников осуществляла специальная комиссия, в состав которой царь включил А. Д. Басманова, А. И. Вяземского и П. Зайцева, тщательно изучавших родословные кандидатов, в целях исключения лиц, имевших прямые связи с аристократической средой.
Критерии рекрутирования в элиту благонадежных подданных были характерны не только для Ивана Грозного, но и для всех последующих правителей царской, а затем и советской России. Исследователи истории политического сыска Ч. Рууд и С. Степанов отмечают: «В русской истории одной из центральных тем всегда было неустанное стремление власти следить не только за наличием преданности подданных правителю, но и за степенью их преданности» [6, c. 125].
О преданности царю свидетельствуют и поговорки следующего характера: «Без бога свет не стоит, без царя земля не правится», «Воля божья, а суд царев», «Без царя земля – вдова», «Холоден, голоден – царю не слуга». Тем самым, как утверждал И. М. Снегирев, русские выражали свою покорность богу, преданность царю, веря в то, что бог вкладывает свою волю в сердце помазанника [8, c. 128].
Одним из первых принципиальную борьбу с элитарными коррупционерами развернул Иван Грозный, который объяснял введение опричного террора стремлением уничтожить бояр: «… так, чтобы и их родов в стране больше не осталось, всех несправедливых управителей и властителей в стране, которые не служили его предкам верно и добросовестно. И так хотел сделать, чтобы вершили суд новые управители, которых бы он посадил, по судебникам, без подношений, даров и пожертвований» [5, c. 201].
Именно в Судебнике Ивана IV вводятся нормы антикоррупционного характера: «А неделщику на суде на боар и на дворецкого, и на околничих, и на казначеев, и на дьяков посулов не просити, и самому неделщику посулов не имати. А которой неделщик возжег на суде на боярина, или на околни-чего, или на дворецкого, или на казначеа, или на дьяка посул, или собе посул воэмет, и уличат его в том, и того неделщика казнити торговою казнью, а посул на нем доправити втрое да из недель выкинути».
Норма о нанесении бесчестия (оскорбления, побоев, увечий) боярским детям свидетельствует о конфликтности отношений высших и низших слоев: «А бесчетие детем боярским, за которыми кормлениа, указати против доходу, что на том кормление по книгам доходу, а жене его безчестья вдвое против того ходу; которые дети боарьские емлют денежное жалование, сколко которой жалованьа имал, то ему и бесчестие, а жене его вдвое против их бесчестиа; а дьаком полатным и дворцовым безчестие что царь и великий князь укажет, а женам их вдвое против их бесчестиа; а торговым гостем болшим пятдесят рублев, а женам их вдвое против их бесчестиа; а торговым людем и посадским людем и всем середним бесчестиа пять рублев, а женам их вдвое бесчестиа против их бесчестиа; а боярскому человеку доброму бесчестиа пять рублев, опричь тиунов и доводчиков, а жене его вдвое; а тиуну боярскому или доводчику и праведчику бесчестиа против их доходу, а женам их вдвое; а крестианину пашенному и непашенному бесчестиа рубль, а жене его бесчестиа два рубля; а боярскому человеку молотчему или черному городскому человеку молодчему рубль бесчестиа, а женам их бесчестиа вдвое. А за увечие указывати крестианину, посмотря по увечию и по бесчетию; и всем указывати за увечие, посмотря по человеку и по увечью»[9].
Еще одна интересная норма о запрете перехода служилых людей в кабальное холопство свидетельствует об укреплении социальной базы центральной власти и расширении прав служилого сословия: «А детей боарьских служилых и их детей, которые не служивали, в холопи не приимати никому, опричь тех, которых государь от службы отставит».
С середины XVI в. проявляется такая форма элитарного представительства, как соборы. В XVII в. Земские соборы решали наиболее важные политические и правовые вопросы и в силу характера соборности учитывали все основные противодействующие факторы. Так, в 1613 г. Собором избрали из всех претендентов лучшую кандидатуру царя всея Руси – Михаила Федоровича Романова, в 1649 г. при Алексее Михайловиче на Земском соборе было принято знаменитое Соборное уложение, которое стало одним из наиболее удачных нормативных актов за всю историю России. На соборах присутствовали лучшие представители всех сословий, и их участие в правотворческой деятельности носило положительный характер. Собор при принятии решений руководствовался интересами всего населения и стремился отразить это в правотворческой деятельности.
Примечательно, что Соборное Уложение 1649 г. имеет целый раздел, посвященный государю: «Глава 2 о государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать, а в ней 22 статьи»[10].
Необходимо обратить внимание, что понятие государя в данном документе отличается от изложенного ранее. Законодатель оговаривается уже в ст. 1 данной главы Соборного уложения: «Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщетса допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию». Иными словами, под государевой честью и здоровьем понимается неприкосновенность царя.
Большое значение на данном этапе приобретает правовая защита царя и отечества от государственной измены, которым посвящено подавляющее большинство статей. «А которые всяких чинов люди учнут за собою сказывать государево дело или слово, а после того они же учнут говорить, что за ними государева дела или слова нет, а сказывали они за собою государево дело или слово, избывая от кого побои, или пьяным обычаем, и их за то бить кнутом, и бив кнутом, отдать тому, чей он человек».
На первое место в определении политической элиты снова выходит личная преданность подданных: «А будет кто царьского величества недругу город здаст изменою, или кто царьского величества в городы примет из и(ы)ных государьств зарубежных людей для измены же, а сыщется про то допряма, и таких изменников казнити смертию же». Интересно, что и для близкого окружения изменника в некоторых случаях применялась смертная казнь: «А жены будет и дети таких изменников про ту их измену ведали, и их по тому же казнити смертию. А будет которая жена про измену мужа своего, или дети про измену же отца своего не ведали, и сыщется про то допряма, что они тоя измены не ведали, и их за то не казнити, и никакова наказания им не чинити, а на прожиток из вотчин и ис поместей им, что государь пожалует».
Безусловно, такое большое количество норм, направленных на защиту первого царя из рода Романовых – Алексея Михайловича, обусловлено ничем иным, как политической ситуацией в стране, необходимостью укрепления авторитета нового царя, в том числе охранительными нормами и даже устрашением. Равным образом начинает закрепляться и авторитет служилых людей, бояр: «А кто учнет к царьскому величеству, или на его государевых бояр и околничих и думных и ближних людей, и в городех и в полкех на воевод, и на приказных людей, или на кого ни буди приходити скопом и заговором, и учнут кого грабити, или побивати, и тех людей, кто так учинит, за то по тому же казнити смертию безо всякия пощады».
Примечательно, что появляется такой вид наказания для политической элиты, как «отняти честь»: «А будет который боярин или околничей, или думной человек, или дияк, или иной какой судья, исца или ответчика по посулом, или по дружбе, или по недружбе правого обвинит, а виноватого оправит, а сыщется про то допряма, на тех судьях взяти исцов иск втрое, и отдати исцу, да и пошлины и пересуд и правой десяток възяти на государя на них же. Да за ту же вину у боярина, и у околничего, и у думного человека отняти честь».
Задаваясь вопросом о понятии чести на Руси в XVI–XVII вв., обратим внимание на исследование П. О. Бобровского, который писал о том, что честь на Руси понималась как исключительная принадлежность людей, занимавших высокое положение в служебной иерархии [1, c. 92]. В данном случае честь можно понимать как почет, но пришедший не посредством личных заслуг, а, как утверждал исследователь, «знатности породы». Лишение чести заменяло телесное наказание. С уничтожением местничества в 1693 г. такая честь была «упразднена», вместо критериев знатности рода на первое место вышла честь, приобретенная посредством личных заслуг.
Таким образом, хотя определение понятия элиты исторически изменчиво, а критерии ее отбора соотносятся с духом эпохи, все же последние носят «накопительный» характер. Иными словами, с появлением новых подходов к определению элиты в России, предшествующие подходы не исчезают сиюминутно, а еще некоторое время переживают сами себя и используются в качестве вспомогательных, хотя и необязательно гласно.
Результаты исследования позволяют говорить о том, что при формулировании особых правовых критериев для отбора политической элиты новых, специфических норм практически не вводилось: либо формально закреплялось то, что уже имелось, либо велась правовая борьба с теми эпизодами общественной и политической жизни, которые власть не устраивали. Таким образом, закрепление правовых критериев формирования элиты на Руси носило в основном казуальный характер.
Полагаем, что скромная попытка авторов определить критерии отбора элиты в Древней Руси может быть выражена следующим образом:
- Физическая сила, мужество, умение владеть оружием.
- Высокое положение и уважение в своей среде.
- Законопослушность, правосознание, добродетель.
- Происхождение и знатность рода.
- Уровень опыта и профессионально-деловых качеств.
- Личная преданность подчиненных высшему руководителю, вера в богоизбранность царя, защита царя и отечества от государственной измены.
С развитием русской государственности расширяется категориальный аппарат представителей политической элиты: князь, боярин, посадник, наместник, боярские дети, тиуны, лучшие люди, недельники, государи, царь, а также создается система их неприкосновенности, защищенности законом. Примечательно, что впервые особые санкции для политической элиты появляются в XVII в. – «отняти честь».
Таким образом, если попробовать определить правовые критерии понятия элиты в Древней Руси, ее признаки, исходя из исторически сложившегося понимания данного понятия, то ведущее место займут признаки знатности и зажиточности рода, высокий уровень духовного развития членов элиты, управленческий опыт. Такое видение элиты в целом схоже с теми консервативными подходами, которые были сформулированы гораздо позднее русскими мыслителями. Изменчивость в понимании элиты, отражения ее статуса в правовых актах можно объяснить особыми историческими условиями, существовавшими в период нашествия войска Чингисхана, в периоды княжеских междуусобиц, смуты и т. п.
Необходимо опровергнуть то предположение, что единственными критериями отбора политической элиты в Древней Руси служили действительное фактическое нахождение у власти и знатность рода. При более детальном изучении норм древних правовых документов, касающихся статуса представителей элиты, можно заметить, что имеется достаточное количество ограничений их власти (за исключением великого князя, царя), особых мер ответственности. Кроме того, можно обнаружить закрытость класса элиты, невозможность проникнуть в него «случайным субъектам».
Кроме того, авторы отмечают, что не имеют глубоких познаний в области филологии и допускают, что результаты исследования нуждаются в серьезной доработке с точки зрения грамматического толкования рассмотренных памятников права, равно как и хронологические рамки исследования могут быть расширены. Полагаем, что результаты данного исследования могут послужить фундаментом для проведения более масштабного исследования данного вопроса.
Также данное исследование может быть полезно для сравнительного анализа зарубежного и отечественного подходов к пониманию элиты в рамках такой науки как элитология.
