Современная правовая реальность России связана с признанием ведущей роли социокультурного фактора в обеспечении стабильности развития и эффективности функционирования государства и общества. Все большее значение приобретает социальная идентификация российских граждан, выступающая в качестве не только аксиологического, но и онтологического средства обеспечения национальной безопасности. Нормативным показателем усиления ценностного начала в правовом регулировании стало внесение в текст Конституции РФ[1] статьи 67.1, призванной не только детализировать декларативные положения о роли памяти в сохранении российской идентичности, изложенные в Преамбуле Конституции РФ, но и ответить на социально-правовые вызовы современной эпохи. Это обусловило отнесение к национальным интересам России в Стратегии национальной безопасности «укрепление традиционных российских духовно-нравственных ценностей, сохранение культурного и исторического наследия народа России»[2]. Как следствие, на повестку дня встает исследование вопросов национальной идентичности не только в функциональном, но и в ретроспективном аспекте, на основе анализа пространства исторической памяти, которая все больше становится одним из ключевых контекстуальных факторов не только социокультурного, но и политико-правового развития.
Историческая память как ценностная категория конкретизирует групповую идентичность, сохраняя и в то же время делая доступной информацию о прошлом общества, которая служит ему напоминанием о единстве, уникальности и общей судьбе множества лиц и групп, входящих в его состав [5, с. 49]. Участвуя в процессах реконструкции и деконструкции исторического прошлого, историческая память выступает в роли механизма, обслуживающего идентичность общества. Она представляет собой институционализированную, формализованную, объективированную и кристаллизованную конструкцию, которая в виде связного нарратива транслируется в наследие общества специализированными носителями памяти. Именно в этом смысле можно говорить о бытии памяти в правовой реальности, которое носит амбивалентный характер. Во-первых, это проявляется в создании мемориального законодательства, которое выступает средством конструирования национальной идентичности [19, p. 21]. Во-вторых, речь идет о праве человека на историческую память. Память при этом выступает дискурсивным и юридическим инструментом правовой коммуникации. Если мемориальное законодательство эксплицирует вертикальную коммуникацию, артикулируя интенцию государственной политики памяти, то коллективное право на историческую память выражает конвенциональный результат горизонтальной правовой коммуникации, в процессе которой конструируется историческая правда, необходимая не только для темпоральной идентификации индивида, но и для обеспечения безопасности в современном мире.
Право на историческую память является, прежде всего, индивидуальным правом и связано с наличием у человека возможности конструирования образа индивидуального и социального прошлого, которое позволяет ему максимально комфортно себя ощущать в социальной реальности. Однако наряду с индивидуальным прочтением, у права на историческую память есть также групповое и социальное измерение, обусловленное коммуникативной природой человека. Во-первых, в процессе правовой социализации в сознании индивида формируются ценностные установки на совершение определенных действий, в том числе коммеморативного характера, соответствующих ценностным установкам сообщества, с которым он себя идентифицирует. Во-вторых, репрезентация или нарративизация памяти предполагают наличие у индивида возможности поделиться своим образом прошлого с иными лицами. В свою очередь это означает, что достижение бесконфликтного сосуществования в сообществе, членом которого является индивид, возможно лишь при условии, что его образ не противоречит отношению к прошлому других членов социума. Особенно это значимо в условиях цифровизации, расширяющей репрезентативные потенции человека. В-третьих, в процессе социального взаимодействия (независимо от его вертикального или горизонтального характера) происходит конструирование социального права на историческую память, то есть наличия у социума возможности создать непротиворечивый образ прошлого, который является необходимым и достаточным условием для ценностной идентификации его членов и обеспечения безопасности их существования и функционирования во взаимодействии с иными социальными группами. Данный образ будет представлять собой интерсубъективный компромисс, достигнутый членами сообщества по отношению к индивидуальному и коллективному прошлому. В условиях горизонтальной коммуникации, характерной для демократического общества, такой компромисс реализуется достижением социального согласия относительно содержания исторического нарратива и возможностей его коммеморации. При вертикальной коммуникации в тоталитарном обществе речь идет о принудительном признании социумом нарратива, сконструированного политической элитой как адресантом коммуникации. Репрезентация и воспроизводство сконструированного образа прошлого осуществляется с помощью коммеморативных практик, участие в которых можно рассматривать не только в контексте ценностной и функциональной идентификации индивида, но и как реализацию его права на историческую память.
Право на историческую память можно определить как встроенное в набор интервенций и социальных практик право на символический образ прошлого, которое делает доступными формы публичной репрезентации его инвариантности. Это право не только дает человеку возможность поделиться историческим повествованием, призывая аудиторию слушать, но также утверждает и защищает структуры памяти, обеспечивающие физическое выживание и моральное благополучие как отдельного индивида, так и социума, с которым он себя идентифицирует. Речь при этом может идти не только об обществе, но и любых социальных группах (как реальных, так и номинальных), членом которых является или позиционирует себя индивид [22, p. 390–392]. Это предполагает, что защита права на историческую память должна включать не только предоставление человеку права сохранить свое прошлое и поделиться с окружающими результатами своей рефлексии о нем, но и создание нормативных средств предотвращения негативного воздействия исторического нарратива на сознание и поведение граждан. Одновременно речь идет о праве социума на нарративизацию и репрезентацию интерсубъективного исторического знания о социальной эволюции, ориентированного, с одной стороны, на внутренние потребности темпоральной идентификации сообщества, а с другой – призванного утвердить ретроспективное обоснование социокультурных, политических и правовых особенностей сообщества по отношению к иным социальным группам.
При этом право на историческую память можно рассматривать как субъективную форму мемориального права, представляющего собой совокупность одобренных государством и нормативно закрепленных правил, эксплицирующих историческую память социума и определяющих не только отношение общества к прошлому, но и существование и функционирование социума в настоящем. Если мемориальное право в объективном смысле конструирует фреймы памяти и определяет перечень и содержание мест памяти, необходимых для поступательного развития и эффективного функционирования общества и государства, выступает «особым юридическим комплексом для сохранения, трансляции и защиты исторической памяти и мемориального (военно-мемориального) наследия» [4, с. 75], то право на историческую память эксплицирует интенции социума по социальному конструированию реальности коммеморативными средствами. Реализация права на историческую память предполагает не только вербальную или литеральную активность индивида по нарративизации и репрезентации образа прошлого, но и участие в коммеморативных практиках, связанных с ритуальными и церемониальными действиями мемориального характера. Целью при этом является сохранение и трансляция исторической правды[3] не только нормативными, но и функциональными средствами. Однако данная интенция даже в условиях государственной поддержки выступает не столько элементом мемориальной политики, сколько социальной практикой, связанной с потенциями индивида по реализации своего права на историческую память. Поддержка таких инициатив государством может рассматриваться как создание гарантий реализации человеком своего права на историческую память. Наиболее ярким примером государственной поддержки коммеморативных практик социального характера является акция «Бессмертный полк».
Когда мы нарративизируем историческую память, то вербально помещаем ее в современный контекст и делаем объектом социальной коммуникации [18, p. 4]. При этом историческая память становится релевантной для конкретной аудитории и определенного набора интерактивных и межличностных проблем и должна носить конструктивный характер, направленный на идентификацию индивида и поддержание правопорядка и социальной стабильности. Ярким примером является противодействие, в том числе правовыми средствами, реабилитации фашизма. Господствующие фреймы памяти однозначно определяют, что данная проблематика не входит и не может входить в содержание исторической памяти [10, с. 90].
В определенной степени право на историческую память коррелирует с правом на правду, которое сформировалось в международном гуманитарном праве в середине 1970-х гг. и связано с правом человека и общества знать правду о прошлых событиях, касающихся тяжких преступлений, а также об обстоятельствах и причинах, которые привели к этим преступлениям в результате массовых или систематических нарушений[4]. Однако право на историческую память существенно шире, включая в себя не только виктимные аспекты прошлого, но и героические.
Нарративы памяти характеризуются темпоральностью, предполагающей обращение к временным характеристикам исторического прошлого не столько на основе принципа историзма, сколько ретроспективно. Главным при этом становится не исторический процесс, а существование в прошлом фактов и событий, имеющих значение для развития и функционирования современного общества [21, p. 557]. В соответствии с этим реализация права на историческую память предполагает рефлексию лишь той информации о прошлом, которая имеет позитивный для человека и общества характер. С этим связана роль права на историческую память в формировании ценностной установки на уважение к законодательству как на уровне сознания, так и на уровне поведения. Данная установка детерминирует социальный аспект легитимации права и власти. Ярким примером обращения к позитивному опыту прошлого по участию граждан в политической жизни и правотворчестве может служить рефлексия обсуждения Конституции СССР 1977 г. [8, с. 45], позволяющая акцентировать внимание на потенциальную возможность единения власти и народа в процессе горизонтальной правовой коммуникации.
Процесс нарративизации исторической памяти включает в себя запоминание, хранение, припоминание, интерпретацию и оценку прошлых событий как средство построения связности нарратива. Эта нарративизация осуществляется в пространстве, определяемом дискурсом памяти и в пределах правового регулирования, артикулированных законодательством. Целью при этом становится не реконструкция исторического прошлого, а его деконструкция, формирование позитивного образа историко-правовой реальности, элементы которой могут быть использованы для повышения эффективности развития и функционирования современной правовой реальности. В этом смысле право на историческую память предполагает не только наличие у человека возможности осмысления социального опыта предшествующих поколений, но и ответственность за транслируемый нарратив, осознание его значимости для конструирования исторической памяти. При этом можно говорить не только о социальной ответственности, но и о юридической. Последняя может наступить, если человек, реализуя свое право на память, посягает на право на память других лиц. Примером может служить ч. 1 ст. 354.1 УК РФ[5], диспозиция которой устанавливает ответственность за искажение памяти о Великой Отечественной войне.
Необходимо учитывать, что человек – существо социальное. Применительно к процессам нарративизации памяти это проявляется в двух аспектах.
Во-первых, конструирование индивидуальной памяти невозможно без учета социокультурного контекста. Так, Федеральный закон «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов»[6] запрещает «публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных до степени смешения с нацистской атрибутикой или символикой» (ст. 6), которые противоречат осуждению фашизма рядом международных и национальных судебных процессов, то есть их использование индивидом в коммеморативных практиках будет противоречить исторической памяти российского народа о Великой Отечественной войне. Это ограничение права на историческую память неоднократно подтверждалось судебной практикой [7].
Во-вторых, индивидуальная память выступает одним из инструментов конструирования исторической памяти социума, которая представляет собой конвенциональный результат социальной коммуникации в определенном сообществе. Воздействие индивидуальной памяти на историческую память социума детерминируется ролью индивида в коммуникации. Благодаря мемориальному законодательству, прежде всего, уголовной направленности, эта нарративизация может и должна осуществляться на основе официально артикулированных фреймов памяти. Целью такой нарративизации является не столько сохранение духовно-нравственных традиций, сколько формирование ценностных установок на совершение действий, основанных на следовании традиции. Так, диспозиция ч. 3 ст. 354.1 УК РФ не только запрещает распространение ложных сведений о днях воинской славы и памятных датах России, но и детерминирует, что конструирование исторической памяти социума осуществляется благодаря реализации права на историческую память каждого его члена при условии их соответствия общим ценностным ориентирам.
Право на историческую память является неотъемлемым правом человека. Однако в настоящее время оно не получило закрепления ни в отечественном, ни в международном праве. С одной стороны, право на историческую память можно считать субъективной стороной мемориального законодательства, то есть отражением в сознании и поведении индивида тех ценностей и норм, которые сформулированы в законах о памяти. Именно в этом качестве право на историческую память, как и мемориальное законодательство, направлено на социальную идентификацию человека и носит конструируемый характер, отражая ценностные ориентации сообщества, с которым себя отождествляет человек, и в состав которого он входит в силу выполняемой социальной роли и правового статуса. С другой стороны, право на историческую память является аксиологической экспликацией способности человека отражать в своем сознании не только окружающую действительность, но и историческую реальность. Причем образ последней будет носить рефлексивный характер. Сформированный в сознании человека образ прошлого не будет являться калькой прожитой им реальности. В силу особенностей человеческой психики он будет включать, прежде всего, те события, которые для индивида имели позитивное значение, или преодоление которых привело к позитивному результату [12, с. 66]. В случае же осмысления не индивидуального, а социального прошлого ведущее значение будут иметь ценностные ориентации сообщества, с которым он себя идентифицирует. При этом возможно восприятие прошлого либо как «травмы», либо как «подвига» [16, p. 16].
Нам представляется, что ограничивать социальную память и корреспондирующее ей право на историческую память исключительно виктимными аспектами – тенденция, получившая широкое распространение за рубежом под влиянием памяти о Холокосте [23, p. 2] – существенно сужает рефлексивный потенциал общественного сознания. Метафора «героической памяти» в неменьшей степени составляет коллективную память, чем виктимные метафоры «жертвы» и «травмы». В этой связи нам представляется целесообразным нормативное закрепление права на историческую память именно в контексте мемориального законодательства, что должно дать возможность государству и обществу при проведении коммеморативных мероприятий обеспечить баланс между индивидуальной и коллективной памятью. Примером такого мероприятия может выступать «Бессмертный полк», начинавшийся с общественной инициативы, но получивший широкую государственную поддержку [3, с. 72]. Рассматривая это мероприятие в контексте права на историческую память, необходимо отметить, что оно предоставляет человеку возможность, объединив героические и трагические моменты индивидуальной и социальной памяти, идентифицировать себя с нацией не только ментально, но и функционально.
Право на историческую память выступает ценностным основанием для социальной идентификации человека и отражает его ценностные ориентации, определяя содержание правосознания и характер правового поведения. Реализация права на историческую память позволяет индивиду участвовать в правовой коммуникации не только в качестве адресата, но и адресанта.
В первом случае речь идет лишь о воспроизводстве тех фреймов памяти, которые в данном сообществе рассматриваются в качестве идентификационных показателей. Однако при соотнесении человека с определенным сообществом он не просто заявляет о своей принадлежности к данной группе, но и принимает ценности и нормы группы в качестве установки собственного правового поведения, а также воспроизводит их в своих действиях, то есть способствует поступательному развитию и эффективному функционированию сообщества. При этом важно, что характер воспроизводства определяется соотнесением с существующим образцом, сформированным социальным опытом группы и имеющим отношение не столько к ее настоящему, сколько к прошлому, хотя речь при этом идет не о хронологическом прошлом, а о темпоральном, отражающем представления сообщества о своем развитии в позитивном ключе.
Во втором случае можно говорить об амбивалентном характере трансляции информации о прошлом. С одной стороны, возможно воздействие индивидуальной памяти человека на конструирование социальной памяти в пространстве горизонтальной коммуникации. При этом будет формироваться конвенциональный образ исторического прошлого, основанный на деконструкции индивидуальных памятей. С другой стороны, в силу формального статуса (например, принадлежность к политической элите) или неформального лидерства в сообществе индивид в качестве адресанта способен определять фреймы исторической памяти и транслировать их окружающим, в том числе и формальными средствами. Примером последнего является мемориальное законодательство [13, с. 517].
Содержательно право на историческую память можно представить четырьмя составляющими: право отбирать информацию о событиях, явлениях и процессах прошлого; право владеть своими воспоминаниями; право делиться своими воспоминаниями в формах и способами, которые наиболее для этого подходят; право воспринимать рассказы о памяти других людей. Последние два аспекта права на историческую память наиболее значимы для конструирования исторической памяти и историко-правовой реальности. Готовность к трансляции собственных воспоминаний и восприятия чужих рассказов можно рассматривать в качестве ценностного начала для достижения социальной конвенции относительно отношения к историческому прошлому. Достижение данного результата обеспечивается горизонтальной коммуникацией. Однако такая коммуникация должна осуществляться не произвольно, а в пределах, установленных официальными фреймами памяти. Государство, транслируя фреймы памяти, выступает не только в качестве легитимного представителя общества, но и легального защитника исторической памяти. На это направлено мемориальное законодательство и политика памяти в целом, а также провозглашенный Основами государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей[7] курс на формирование единства народа и государства на идеологической основе. Такое единство можно рассматривать как специфический вариант архетипа соборности, постоянно присутствующий в политической и социокультурной жизни России. Примером формализации этого архетипа может служить высказанная еще в первой половине XIX в. теория «официальной народности» [1, с. 278].
Право на историческую память может иметь различные формы репрезентации. Самой примитивной формой репрезентации является мемориальный нарратив, представляющий собой рассказ о прошлом, эксплицирующий рефлексию и оценку событий, имен и мест, которые имеют мемориальное значение для индивида или социума, с которым он себя идентифицирует. При этом в соответствии с господствующей в обществе стратегией виктимной или героической коммеморации происходит выбор мест памяти, которые требуют не только актов запоминания, хранения, но и воспоминания в силу их значимости для индивидуальной и (или) социальной идентификации и обеспечения ценностной безопасности социума. Мемориальный нарратив может носить не только вербальный характер (в том числе представленный в виртуальном пространстве), но и графический. К последнему можно отнести, например, плакаты, произведения живописи и комиксы на исторические темы. Во-вторых, в качестве формы репрезентации права на историческую память выступают монументы, эксплицирующие художественными средствами мемориальные процессы, протекающие в обществе в пределах пространственно-временного континуума. Монументальная пропаганда одновременно является достигнутым в определенном пространстве конвенциональным результатом социальной рефлексии прошлого и средством его фреймирования не только в настоящем, но и в будущем. В-третьих, речь идет о церемониально-ритуальных действиях, необходимых для поминовения и (или) прославления не только отдельных лиц, но и абстрагированных героев данного социума, ретроспективно эксплицирующих секьюритизацию памяти. В-четвертых, специфичной формой репрезентации национального права на историческую память является мемориальное законодательство, представляющее собой систему нормативных правовых актов, направленных на закрепление или запрет определенных представлений об исторических фигурах, датах, символах или событиях, и эксплицирующее официально сконструированный образ прошлого, необходимый для ценностной адаптации индивида в социуме, мобилизации и секьюритизации общества. Однако речь при этом идет не только об использовании политики памяти популистскими силами [17, p. 261], но и о сохранении национального наследия в условиях роста международной напряженности.
Если первая стратегия в значительной степени субъективна и может включать в себя не только скрытую мифологичность представляемой информации, но и выражать открыто фейковую историю, то остальные формы, будучи интерсубъективной экспликацией прошлого, более тщательно подходят к выбору объекта репрезентации. Речь идет не столько о реконструкции, сколько о деконструкции исторической памяти. Главным при этом становится значение событий, явлений и процессов прошлого для поддержания развития и функционирования современного общества.
В совокупности это и позволяет говорить об идентификационной роли права на историческую память, призванного сформировать не только индивидуальный образ прошлого, но и коллективный, который имеет конвенциональный характер и представляет собой результат взаимодействия членов определенного сообщества в части обобщения исторической информации, включая социальный опыт и формирование на этой основе ценностных установок на совершение действий, которые приведут к максимально эффективному результату при минимально возможных затратах, способствуя не только воспроизводству сообщества, но и его поступательному развитию и функционированию не только в пределах пространственно-временного континуума, но и глобально.
Право на историческую память имеет не только аксиологическое, но и онтологическое значение, будучи способным оказывать воздействие на благополучие человека, локального сообщества и общества в целом. При этом право на историческую память выступает в качестве социально-политического механизма, способного трансформировать информацию о прошлом в конкретные действия, направленные на эффективное преобразование настоящего на основе использования социального правового опыта. Речь при этом не идет о примате индивидуальной памяти над коллективной и фрагментации социальной памяти. Напротив, формируется мнемоническая справедливость, выступающая частью социальной справедливости и направленная на темпоральное обоснование роли индивида в правовой и социальной коммуникации.
Предусмотренные уголовным и административным законодательством наказания за нарушение мемориального законодательства (ст. 354.1 УК РФ и ч. 4 и 4.1 ст. 13.15. КоАП РФ[8]) одновременно можно рассматривать как наказания за посягательство на право человека на память, поскольку в этом случае ответственности подлежит индивид, деяния которого нарушают не просто официальный исторический нарратив, а посягают на цельность образа исторического прошлого, сформированный в сознании индивида и (или) сообщества. Большую роль при этом играют действия государства, направленные на конструирование нового мнемонического ландшафта [20, p. 1040]. Чем больше эти действия соответствуют традиционным ценностям, тем большую социальную поддержку получает власть. Неслучайно в Стратегии национальной безопасности в качестве одной из угроз безопасности России названа «утрата традиционных духовно-нравственных ориентиров и устойчивых моральных принципов» (ст. 84). Развитием мнемонического компонента этих идей следует считать активизацию по публикации архивных документов, посвященных Великой Отечественной войне [2], расширение значения мемориального законодательства [6, с. 14] и правоприменительной практики, в частности связанной с осуждением геноцида народов СССР в годы Великой Отечественной войны[9].
Право на историческую память имеет универсальный характер и связано с особенностями правосознания человека, наличием в нем ретроспективного компонента, направленного не только на оценку индивидуального и социального опыта, но и на воспроизводство последнего в правовом поведении [14, с. 274]. В этом смысле его можно рассматривать как фундаментальное. Однако его содержание детерминировано правовой реальностью конкретного общества. Поэтому особенности реализации права на историческую память определяются ценностными ориентациями социума, с которым себя идентифицирует индивид.
Анализ содержания и значения права на память ставит перед исследователем вопрос о его природе и соотношении с другими правами человека, в том числе определение его места в системе этих прав. Наряду с выделяемыми классической наукой тремя поколениями прав человека, в последние годы поставлен вопрос о правах четвертого поколения [11, с. 123].
Нам представляется, что учет при определении содержания современных прав человека не только онтологических, но и аксиологических составляющих, позволяет рассматривать в качестве ключевой характеристики прав человека четвертого поколения самоопределение индивида и его идентификацию в социальной и виртуальной реальности. Исходя из этого, в группу прав человека «четвертого поколения» следует включить права личности на социальную идентификацию, связанные с обеспечением социальных и правовых гарантий самоотождествления человека с определенным социумом и формированием его безопасного взаимодействия как с членами данного социума, так и с иными лицами в процессе межгрупповой коммуникации. В отличие от соматических и информационных прав, имеющих проспективный характер, право на идентификацию в значительной мере направлено ретроспективно. Важнейшим среди прав личности на социальную идентификацию можно считать право на историческую память. Особенно актуальным право на память является в транзитивных обществах, переживающих неспокойное прошлое и требующих символических возмещений не только на уровне сознания, но и на уровне социального порядка. При этом можно говорить о конструировании принципиально нового вида идентичности – мнемонической.
Таким образом, право на историческую память представляет собой встроенное в набор интервенций и социальных практик право на символическое представление прошлого, которое делает доступными формы публичного представления его инвариантности. Его можно рассматривать как право человека в качестве члена определенного социума на сохранение, интерпретацию и репрезентацию знаний, мнений, оценок, убеждений и представлений о событиях, явлениях и процессах прошлого, имеющих ценностное значение для сохранения, поступательного развития и эффективного функционирования современного общества, с которым себя идентифицирует индивид. Это позволяет интерпретировать право на историческую память как мемориальное право в субъективном смысле. По субъектному составу право на историческую память можно классифицировать на индивидуальное и коллективное. В первом случае мы имеем в виду рефлексию и оценку исторических фактов, событий и имен в сознании отдельного человека. В последнем случае речь идет о ретроспективной экспликации интресубъективной рефлексии развития и функционирования социума в пределах пространственно-временного континуума. Государство, выступая легитимным представителем общества, посредством мемориального законодательства не только конструирует официальные фреймы памяти и определяет ответственность за их нарушение, но и устанавливает гарантии реализации права на историческую память. Реализация этого права может осуществляться в формах нарратива, монументальной пропаганды, коммеморативных практиках церемониально-ритуального характера и мемориальном законодательстве. При этом право на историческую память выступает важнейшим средством социальной идентификации индивида и по своей природе может рассматриваться как часть прав человека четвертого поколения. Учет права на историческую память при организации мемориальной политики России позволит усилить ее легитимность.
