Общественные отношения, отличающиеся динамично протекающим процессом видоизменения их структуры, нуждаются в постоянном регулировании и контроле, что предопределяет потребность в поддержании актуального состояния регламентирующих их норм, обобщении практики их применения. Правильность уяснения содержания норм о крайней необходимости, безошибочность их применения напрямую влияют на состояние законности в стране, поддержание авторитета российской техники законотворчества и правоприменения. Вместе с тем, давно актуализируется потребность в создании механизма отграничения деяния преступного от непреступного, что не менее важно при столкновении правоохраняемых интересов, установлении границ преступного поведения [10, с. 76].
Институт крайней необходимости стал предметом исследования многих представителей научной сферы. Неоценимый вклад внесен А.А. Арямовым, Ю.В. Баулиным, А.Г. Веселовым, Н.Ш. Козаевым, Н.А. Лопашенко, С.В. Пархоменко, А.М. Плешаковым, Н.Н. Розиным, И.Г. Соломоменко, А.С. Шкабиным. Указанные авторы – среди прочего – глубоко изучили исторический процесс формирования крайней необходимости не только в рамках отечественного законодательства и теории уголовного права, но и в системе зарубежного опыта регламентации института крайней необходимости.
Особое внимание уделено особенностям исторического развития крайней необходимости в масштабах национального законодательства, предприняты попытки к выделению черт и признаков крайней необходимости, отличающих её от иных обстоятельств, исключающих преступность деяния, уяснению влияния последних на процесс видоизменения исследуемого института, обобщению значимости названного явления на функционирование системы отечественного уголовного права в целом.
Полноценное уяснение закономерностей становления, идей и тенденций дальнейшего развития института крайней необходимости невозможно без проведения ретроспективного анализа процесса эволюции как законодательной и теоретической мысли о данном феномене.
Первое упоминание об институте крайней необходимости зафиксировано в период становления римского права, допускавшего саморасправу в виде дозволенной самозащиты и недозволенного самоуправства в качестве способа защиты нарушенного права [7, с. 86]. Нахождение в состоянии крайней необходимости признавалось основанием к освобождению от возмещения причиненного при таком условии вреда. Рецепция римского права позволила закрепиться в российском уголовном праве идее о разграничении преступного деяния от деяния, по внешним признакам имеющего характеристику противозаконного, но в силу своей полезности признаваемого правомерным.
Аристотелем впервые предпринята попытка легального разрешения спора при столкновении интересов, находящихся под равной защитой, за счет введения правила об официальном допущении выброса личного имущества в момент бедствия на корабле в целях собственного спасения и спасения других лиц, основывающемся на принципе благоразумности [4, с. 127].
Относимость крайней необходимости к системе естественного права доказывал Г. Гроций, настаивавший на возникновении состояния крайней необходимости из инстинкта самосохранения [2, с. 206–207].
Развитие крайней необходимости в системе отечественного права происходило специфически. Отправной точкой стало учение о преступлении, актуализировалась потребность отграничения деяния преступного от непреступного.
Русская правда не содержала упоминания о крайней необходимости, в том числе, ввиду отсутствия правового понятия преступления, несмотря на то, что в названный период времени применению подлежал институт «обиды», при которой наказание назначалось частно, по усмотрению потерпевшей стороны [5, с. 120].
Правовая мысль, получившая развитие в XIV веке, привела к установлению приоритета государственных интересов над интересами личными, что нашло отражение в Двинской уставной грамоте 1397 года.
Издание Судебника 1497 года привело к ограничению, а затем и к полной ликвидации права мести, функция по восстановлению справедливости перешла в полномочия властных структур, наделенных правом отправления правосудия. Не теряла актуальности задача по формулированию критериев отграничения преступления от деяния правомерного, поскольку Судебником 1497 года перечень видов преступлений расширен за счет использования формулировки «иное какое лихое дело».
Соборным Уложением 1649 года впервые описано приближенное к современному значение крайней необходимости: «А будет кто собаку убьет ручным боем не из ружья, бороняся от себя, и ему за ту собаку цены не платить, и в вину ему не ставити» [1, с. 150]. Бытует мнение об относимости названного положения к институту необходимой обороны, с чем позволим не согласиться, поскольку речь идет о ситуации, когда за счет жертвования одним благом вред более значимому благу не наносится, что свойственно состоянию крайней необходимости. Соборное уложение описывало крайнюю необходимость в качестве основания для исключения виновности лица («и в вину ему того не ставити»), и, как следствие, освобождения от наказания, когда вред причиняется для защиты исключительно личного блага – собственного здоровья и жизни.
Крайняя необходимость имела казуальный характер за счет упоминания о защите от единственного источника опасности – собаки.
Артикулом 123 Воинского Устава перечислены «причины, которых ради комендант, офицеры и солдаты извинены могут быть». Законодателем установлены жесткие требования к субъектному составу за счет перечисления комендантов, офицеров и солдат в качестве возможных причинителей вреда, при этом имелась оговорка о том, что вина исключалась в действиях тех лиц, которым не был отдан приказ нести оборону крепости до конца [3, с. 335].
Крайняя необходимость стала расцениваться в качестве обстоятельства, смягчающего наказание, поскольку согласно артикулу 123 наказание в данном случае умалялось или вовсе не назначалось («весьма отставлялось»). Устав Петра I не имел в своем содержании понятие крайней необходимости, вместе с тем заострялось внимание на крайности подобного состояния («крайнем голоде» и другом).
Артикул 180 регламентирует порядок несения ответственности за порчу чужого имущества «по необходимой нужде», при этом содержит отсылку к артикулу 179, устанавливающему меру наказания за причинение вреда или уничтожение имущества посредством поломки, сожжения, «стравления», а также за распоряжение чужим имуществом по собственному усмотрению (его траты). Действие Устава по-прежнему распространялось лишь на ограниченный круг лиц: офицеров, рядовых, солдат.
Крайняя необходимость, закрепленная в артикулах 179–180, виновность лица не исключала, но являлась гарантом освобождения от наказания и основанием для присуждения возмещения причиненного убытка. Крайняя необходимость не лишилась характеристики казуальности: так, в артикуле 195 она распространяла свое действие на случаи воровства, наказание при наличии которого умалялось или не назначалось – следовательно, крайняя необходимость сохранила свойство смягчения наказания. Отличительной особенностью артикула 195 стало требование о доказывании «крайней голодной нужды» [13, с.439–440].
Артикул 154 недвусмысленно отграничил деяние преступное от непреступного, отнеся к смертоубийству только такие случаи, когда лишение жизни было совершено «без нужды и без смертного страха», а именно в состоянии крайней необходимости.
Новый виток развития крайняя необходимость получила в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года, впервые допускавшем распространение норм о крайней необходимости на неограниченный круг лиц. Уложение исключило крайнюю необходимость из ряда «причин, по коим содеянное не должно быть вменено в вину», тем самым изменив ее правовую природу, за счет обязанности доказывания совершения преступления «единственного по крайности и совершенному неимению никаких средств к пропитанию и работе» [14, с. 1–202], при которых вина и наказание не исключались, а лишь уменьшались.
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных от 1845 года в редакции от 1885 года изменило наименование главы V с «причин, уменьшающих вину и наказание» на «обстоятельства, уменьшающие вину и наказание». Детальнее проработан вопрос правовой регламентации последствий совершения деяния в подобном юридически значимом состоянии. Определено, что наказание могло быть назначено в пределах назначенной судом степени или альтернативно снижено одной или двумя степенями. Крайняя необходимость стала признаваться в качестве обстоятельства, не только уменьшающего вину, но и снижающего строгость последующего наказания.
Концептуально новая идея была внедрена Уложением 1903 года, различавшим три вида крайней необходимости [8, с. 24]: во-первых, когда деяние совершено при устранении смертельной опасности; во-вторых, когда лицо стремилось предотвратить опасность, угрожающую конкретному благу (при этом в обоих случаях лицо освобождалось от уголовной ответственности). С тех пор крайняя необходимость стала всеобъемлюще исключать преступность деяния, а не один признак виновности. Вместе с тем, причинитель вреда обязан был доказать неотвратимость наступления опасности, и меньшую значимость причиненного вреда по отношению к охраняемому благу.
Третий вид крайней необходимости реализовывался исключительно в сфере гражданской службы [8, с. 24], впервые речь шла о таком признаке крайней необходимости как полезность (государственная полезность), ставшем дополнительным основанием для отграничения деяния правомерного от преступного.
Ценностная переориентация привела к вынесению в приоритет личных благ и интересов, вместе с тем, был расширен круг наиболее ценных объектов, которым в перспективе мог быть причинен вред. Законодатель отказался от казуальности крайней необходимости, теперь соответствующие нормы применялись для регулирования широкого круга правоотношений.
Уложением 1903 года к единству приведена система обстоятельств, исключающих преступность деяния. Обособлению подлежали обстоятельства, устраняющие наказуемость, от обстоятельств, при наличии которых деяние «не почиталось преступным» [11, с. 17].
Период становления советского уголовного права ознаменован помещением государства и коллектива трудящихся во главу наиболее значимых правоохраняемых объектов.
По статье 20 УК РСФСР 1922 года[1] крайняя необходимость перешла в ранг обстоятельств, нивелирующих негативные последствия для причинителя вреда, тем самым освобождая от наказания. Законодатель окончательно отказался от казуальности крайней необходимости. Под равную уголовно-правовую защиту попали жизнь, здоровье, иное личное или имущественное благо, как свои, так и другого лица. В то же время проигнорированными остались общественные и государственные интересы, по-прежнему находившиеся под угрозой. Заимствовано из предшествующих законодательных актов требование о соблюдении условий, заключающихся в неотвратимости вреда другими средствами, и меньшей значимости причиненного вреда по сравнению с вредом предотвращенным. Нерешенным остался вопрос, связанный с отсутствием правового определения крайней необходимости – законодатель до сих пор обходился простым перечислением условий, при которых причинение вреда одному объекту при одномоментном жертвовании другим признавалось правомерным.
Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 года[2] сохранили ориентир на усиленную защиту государства трудящихся, выводя в разряд наиболее опасных преступления, посягающие на основы советского строя. В то же время, законодатель на один уровень с государством и его интересами, возвел личность и права обороняющегося и других лиц. Однако, за счет использования союза «либо» посягательство, по задумке законодателя, не может быть реализовано одновременно в отношении нескольких правоохраняемых объектов, что вызывает сомнения в корректности указанного предписания.
В рамки статьи 9 названного кодифицированного акта помещены нормы о необходимой обороне и крайней необходимости, при этом правовая природа последней осталась неясной, поскольку исходя из смысла статьи, она обусловливала неприменение мер социальной защиты. Неясным было, от каких негативных последствий освобождался причинитель вреда. Сохранили актуальность требования о неотвратимости опасности другими средствами и о меньшей значимости причиненного вреда. Впервые официально закреплено требование об обязательной судебной оценке действий, совершенных для отвращения опасности при крайней необходимости. Также по-иному сформулировано требование, касающееся соразмерности причиненного вреда: по новому правилу доказыванию подлежала меньшая важность причиненного вреда по сравнению с предупрежденным вредом, а не по сравнению с охраняемым благом, как это требовалось ранее.
Крайняя необходимость продолжала существовать и в сфере гражданской службы: так статья 109 УК РСФСР в редакции 1924 года[3] исключала преступность при злоупотреблении властью или служебным положением, когда подобные деяния обусловливались крайней служебной необходимостью.
В Уголовном кодексе РСФСР 1926 года[4] норма о крайней необходимости перекочевала из статьи 9 в статью 13, так и не получив текстуальной самостоятельности от нормы, регламентирующей необходимую оборону, уточнив, что теперь вредитель освобождается от применения мер социальной защиты именно уголовно-исправительного характера.
Статья 13 претерпела изменения, в том числе, в части замены формулировки «лицам, совершившим действие, предусмотренное уголовными законами» на «лицам, совершившим общественно-опасные действия», что обусловлено развитием учения о преступлении, что – в свою очередь – привело к включению в содержание нормы о крайней необходимости признака общественной опасности, наличие которого обязательно для отнесения деяния к числу преступных. УК РСФСР 1926 года отнес крайнюю необходимость к числу обстоятельств, исключающих преступность деяния.
Названная редакция уголовного закона не предусматривала бездействие как одну из форм деяния, в рамках которой мог быть реализован акт крайней необходимости, ввиду чего имело место узкое толкование нормы.
Последним (но не по значению) является нововведение, связанное с ликвидацией упоминания о том, что посягательство в рамках крайней необходимости может быть реализовано не только на личность обороняющегося или другого лица, но и на их права. Ограниченное толкование нормы в указанной части привело к понижению уровня применения названной статьи в следственно-судебной деятельности, поскольку неохваченным остался целых блок общественных отношений, связанных с реализацией различного рода прав.
Впервые в официальный оборот термин «крайняя необходимость» введен Основами уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, раздробившими положения о необходимой обороне и крайней необходимости на две самостоятельные статьи. Названный акт впервые отнес «действия, хоть и подпадающие под признаки деяния, предусмотренного уголовным законом», совершенные при крайней необходимости, к числу непреступных[5]. Обновлен перечень охраняемых благ, в приоритет выдвигались интересы государства. Вместе с тем, впервые под уголовно-правовую защиту попали интересы общества. Изменения коснулись и правил оценки вреда, соизмерение с данного момента стало осуществляться за счет установления не «меньшей важности», а «меньшей значимости» причиненного вреда по отношению к вреду предотвращенному.
По мнению автора, ошибочным является упоминание о «других гражданах», чьим интересам и правам наравне с вышеупомянутыми объектами может угрожать опасность. Предполагается, что установление гражданского ценза нецелесообразно ввиду автоматического исключения из числа лиц, находящихся под охраной, иностранных граждан и лиц без гражданства, не имеющих особой правовой связи с государством. Думается, что использование словосочетания «других лиц» более приемлемо.
Отсутствие ссылки на бездействие как на форму деяния, посредством которого предотвращается угроза в рамках крайней необходимости, признано другим упущением для того времени.
Несмотря на то, что в содержании Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года необходимая оборона и крайняя необходимость имели общее уголовно-правовое значение – исключение преступности деяния, не были предприняты попытки к заключению статей о перечисленных обстоятельствах в границы отдельной главы.
Уголовный кодекс РСФСР 1960 года статьей 14 внес единственное дополнение, заключавшееся в том, что действие по новому требованию должно было подпадать под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью уголовного закона[6].
Конституция РФ 1993 года по-новому определила важность элементов триады ценностей, провозгласив человека, его права и свободы вышей ценностью, разрешив их защиту незапрещенными законом способами[7]. Получившая особый общественный резонанс процедура внесения изменений в Основной закон страны, положительным образом сказывается на ориентации к взаимному доверию государства и общества, провозглашенному новой ст.75.1 Конституции РФ в качестве абсолюта, что отвечает существующей парадигме гуманизма.
Действующая редакция уголовного закона впервые легализовала понятие обстоятельств, исключающих преступность деяния. Названные обстоятельства получили отдельное место, обособившись в главе 8, и замыкая группу норм о преступлении, за счет чего, их действие распространяется на все виды преступной деятельности (оконченные и неоконченные преступления, совершенные в соучастии и индивидуально) [9, с.611]. Кроме того, в самостоятельную часть статьи выведено положение о превышении пределов крайней необходимости.
По итогам проведенного историко-правого анализа усвоению подлежали основные тенденции и закономерности развития института крайней необходимости. Ретроспективный обзор позволил спрогнозировать возможное направление развития юридической мысли по совершенствованию исследуемого феномена, определить ее перспективные направления.
Выяснилось, что корнями крайняя необходимость исходит из системы естественного права, а дальнейшее ее развитие напрямую зависело от развития учения о преступлении.
Немаловажное значение имела проработка терминологического аппарата, так только Воинский Артикул Петра I впервые в своем содержании упомянул о «крайности» исследуемого юридически значимого состояния.
Закономерно расширялась сфера действия института крайней необходимости за счет отказа от её казуальности, распространения на неограниченный круг лиц, увеличения круга правоохраняемых благ, в результате чего крайней необходимости предан признак универсальности.
Ценностная переориентация привела к возведению в приоритет интересов личности над интересами общества и государства. От защиты интересов личных и имущественных, институт крайней необходимости переориентировался на защиту более широкого круга объектов [6, с.16].
Правовая природа крайней необходимости претерпевала изменения. Крайняя необходимость эволюционировала из причины, исключающей вину, в обстоятельство, сначала смягчающее наказание, а затем – исключающее преступность самого деяния. Обладая смешанной правовой природой, крайняя необходимость, нейтрализируя преступность, перешла в ранг общественно полезных юридических явлений.
Крайняя необходимость видоизменилась за счет допустимости предотвращения опасности посредством действий и бездействия.
Законодатель наделил причинителя вреда бременем доказывания «крайности» сложившегося положения, с каждым законодательным актом уголовно-правового характера пополняя перечень условий, наличие которых обязательно для признания деяния совершенным в пределах крайней необходимости. Обновлялись критерии соотношения причиненного вреда, который изначально соотносился с охраняемым благом, а сейчас соотносится с вредом, предотвращенным. Параллельно пополняется перечень источников опасности и способов их устранения.
Парадигма гуманизма положительным образом повлияла на стимуляцию полезных поведенческих мотивов. Получившая социальное одобрение система норм, регламентирующих отношения при коллизии находящихся под равной защитой интересов, внесла свой вклад в ликвидацию нигилизма у населения [12, с.1000].
Анализ исторического процесса формирования крайней необходимости продемонстрировал потенциал уголовной политики страны, одним из перспективных направлений которой, по мнению автора, станет унификация знаний и разработка единых критериев оценки правомерности крайней необходимости.
