Законодательная регламентация института необходимой обороны должна быть подчинена его социально-правовому назначению в обществе. Поскольку последнее заключается в создании надлежащих гарантий реализации права на защиту правоохраняемых интересов и является следствием посягательства на эти интересы, постольку законодательная регламентация, во-первых, должна носить характер, подчиненный идее естественного права обороны и во-вторых, создавать гарантии именно для обороняющегося, а не для посягающего. Это замечание имеет принципиальное значение, так как законодательство всего советского периода, а – в известной степени – и действующее российское уголовное законодательство, демонстрируют примеры обратного.
Так, будучи естественным по своему происхождению, право необходимой обороны, регламентированное в статье 9 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 года и уголовных кодексах союзных республик того времени (напр., в ст. 13 УК РСФСР в редакции 1926 г.), давало основание усомниться не только в том, что оно является действительно правом, но и в том, что действия по его реализации не являются преступными. Исходя из определения, согласно которому, к лицам, совершившим в состоянии необходимой обороны действия, предусмотренные уголовным законом, не применяются меры социальной защиты, в советской юридической литературе вплоть до 1958 г. достаточно широко обсуждался вопрос о том, содержится ли в деянии, совершенном в состоянии правомерной необходимой обороны, состав преступления или нет [11; 10; 12].
Несмотря на то, что в Конституции СССР 1977 г. право обороны обрело форму обязанности, оно не перестало быть естественным правом по своей сути, равно как до этого, опираясь на ст. 13 Основ уголовного законодательства 1958 Союза ССР и союзных республик года, не было оснований считать необходимую оборону субъективным правом в уголовно-правовом значении. Другой вопрос, что закрепленное в такой форме, оно, не являясь правовой обязанностью, не обрело и «статуса» правомочия в юридическом смысле слова, оставляя место для сентенций о «субъективном праве и моральном долге каждого гражданина».
Бесспорно, положительный шаг в этом направлении был сделан в Конституции Российской Федерации 1993 года. Законодатель не только юридически точно закрепил право личной защиты (ч. 2 ст. 45), но и констатировал, что права и свободы человека и гражданина должны определять смысл, содержание и применение законов (ст. 18). Достоинство ст. 45 Конституции России 1993 г. еще и в том, что в ней впервые за весь период российской государственности, включая ее советский период, была гарантирована (провозглашена) государственная защита прав и свобод человека и гражданина.
Еще большую уверенность в заинтересованности государства и общества в полноценном обеспечении правового статуса личности вселила позиция Конституционного Суда России, который в Постановлении от 2 февраля 1996 г. указал, что Федеральному Собранию Российской Федерации при принятии нового уголовно-процессуального законодательства и определении в нем процессуальных форм и средств исправления судебных ошибок по уголовным делам надлежит исходить из недопустимости снижения уровня гарантий прав и свобод граждан. Сказанное в отношении уголовно-процессуального законодательства в полной мере сохраняет свое значение и для других отраслей законодательства, предусматривающих такие гарантии. Казалось бы, концептуальный подход к развитию отраслевого законодательства о необходимой обороне и практике его применения был определен достаточно четко. Между тем, предпринятая в этом направлении попытка, к сожалению, завершилась возвратом к старому в Федеральном Законе от 1 июля 1994 г. Хотя и в измененной редакции (заимствовав отдельные общеизвестные в судебной практике положения) статья 37 УК РФ 1996 г., по существу, мало чем отличалась от ст. 13 УК РФ 1961 г. в редакции, существовавшей до 1 июля 1994 г. Внесенные в действующий Уголовный кодекс изменения, безусловно, поменяли угол зрения на рассматриваемую ситуацию, но так и не решили проблему оптимизации законодательного регулирования необходимой обороны полностью.
Для того, чтобы ответить на вопрос о том, какой должна быть регламентация необходимой обороны в уголовном законодательстве, необходимо выяснить недостатки старого и достоинства нового подходов к решению этой проблемы, а также ответить на, в общем-то, закономерный вопрос о том, почему ст. 37 УК РФ не получает своего дальнейшего развития в Уголовном кодексе России, даже несмотря на теоретическую проработку проблемы известными учеными-криминалистами [2; 5; 1; 4; 3; 7; 6].
Характерной чертой отечественного уголовного законодательства вплоть до принятия УК РФ 1996 г. являлся приоритет государственных интересов над интересами личности, ее правами и свободами. Подобная иерархия охраняемых уголовным законом благ пронизывала содержание практически всех основных институтов уголовного права, включая принципы, основания и объем уголовной ответственности за отдельные виды преступлений. Логика отечественного законодателя, не объяснимая с точки зрения общечеловеческих ценностей, наиболее зримо проявлялась в уголовном законе в регламентации необходимой обороны. Основанная на инстинкте живых существ защищать от опасности то, что подвергается нападению, прежде всего – себя и свое имущество – необходимая оборона «по-советски» была призвана решать, в принципе, невыполнимую задачу: защиту интересов государства и общества в целом. Это противоречие было устранено лишь в связи с изменением редакции ст. 13 УК РФ Федеральным Законом от 1 июля 1994 г., когда защита личности, прав и законных интересов обороняющегося или другого лица, по крайней мере, формально, была поставлена на первое место в сравнении с охраной общества и государства.
Другим, на наш взгляд, недостатком ст. 13 в редакции УК РФ 1961 г. – недостатком, предопределяющим большую часть проблем, связанных с толкованием ее содержания и качеством применения, – выступала неопределенность адресата нормативных установлений, закрепленных в этой статье. Перечень вариантов ответа на вопрос о том, кому должна быть и фактически адресована ст. 13 УК РФ, был шире, чем даже вопрос о том, кому адресован уголовный закон в целом. Если в последнем случае таковыми обычно называют (и противопоставляют) «граждан» и органы, применяющие уголовный закон, то в первом – и обороняющегося, и посягающего, и правоприменителя.
Хотим мы того или нет, но информационный аспект действия правовых норм о необходимой обороне, в отличие от других норм права, изначально включает в себя трех адресатов: обороняющегося, посягающего и правоприменителя. Это объясняется тем, что правовой оценке со стороны государства в лице его компетентных органов (то есть со стороны правоприменителя) подлежит поведение не одного, а двух противоборствующих субъектов – обороняющегося и посягающего. Однако для «предостережения» последнего, по нашему мнению, вполне достаточно известной в обществе констатации упречности общественно опасного поведения. Упречности с точки зрения любого вида социальных норм, в том числе и уголовно-правовых, объявляющих такое поведение при определенных условиях уголовно-наказуемым. Поэтому нет никакой необходимости вводить в уголовный закон специальную норму о том, что тот, кто готовится к совершению общественно опасного деяния или осуществляет его, должен ожидать решительного сопротивления своему посягательству с возможным причинением любых последствий, наступление которых не исключает привлечения нападавшего к уголовной ответственности. Гораздо важнее опять же с точки зрения социально-правового назначения института необходимой обороны предусмотреть действительные гарантии для реализации права на необходимую оборону и сделать форму их выражения в тексте закона доступной для обороняющегося, поскольку степень доступности закона предопределяет полноценное знание уголовно-правовых норм, стимулирующих активное правомерное поведение в экстремальных жизненных ситуациях, а соответственно, навыки и умение заблаговременно прогнозировать возможные опасные ситуации, план своих действий, «проигрывая» их последовательность, обеспечивающую выход из той или иной ситуации без потерь.
Характер недостатков содержания ст. 13 в редакции УК РСФСР 1961 г., как нам представляется, дает основание полагать, что их главной причиной выступала позиция государства по отношению к законодательной регламентации правового статуса личности и – что особенно важно – гарантий его осуществления. Примат государства над личностью проявлялся не в том, что оно (государство) сознательно ограничивало возможности личности в плане реализации естественного права обороны, а в том, что, регламентируя это право в законе, оно всегда оставляло за собой возможность поставить под сомнение правильность выполнения своих (строго говоря, специальных) функций по защите общества от правонарушений лицами, специально на то неуполномоченными. И это при том, что само государство никаких юридических обязанностей, закрепленных на законодательном уровне, в этом плане не несло. В такой ситуации из законодательства был «выжат» весь теоретический заряд, способный хоть каким-то образом оградить обороняющегося от необоснованных претензий к нему на стадии правоприменения. При этом позицию законодателя от взглядов научной общественности по рассматриваемой проблеме отличало стремление последней на страницах юридической литературы сохранить хотя бы «память» об идее естественного права обороны.
Говоря о недостатках ст. 13 в редакции УК РСФСР 1961 г. и ее применения, нельзя не сказать о том, что отдельные из них, по нашему мнению, искусственно создавались на практике. Такого рода проблемы вытекали не столько из текста закона, сколько из его «духа», идеологии правоприменителя. В качестве примера можно сослаться на дискуссию по вопросу о допустимости необходимой обороны против малолетних, душевнобольных и т.п., насколько эта полемика была состоятельна, если закон достаточно определенно основанием необходимой обороны называл «общественно опасное посягательство». Следовательно, от кого бы такое посягательство не исходило, защита против него должна была признаваться правомерной и оцениваться по общим требованиям.
Как известно, повышение эффективности правового регулирования может обеспечиваться двумя основными способами: совершенствованием законодательства и совершенствованием практики его применения. Между тем, в развитии рассматриваемого нами института на протяжении десятилетий использовался лишь последний из названных способов. Подавляющее число исследований в этой области сводилось к выработке предложений по совершенствованию не законодательства, а правоприменительной практики. На наш взгляд, такое положение, среди прочего, объяснялось тем, что уголовное право (и отечественное в том числе), традиционно уделяло главное внимание тому, на чем собственно и базируется эта отрасль: преступлению и наказанию. Вопросы обстоятельств, исключающих преступность деяния, включая вопросы необходимой обороны, регламентировались в законе и изучались теорией права лишь постольку, поскольку они соприкасались с преступным поведением.
Однако комментирование заведомо несовершенного закона, компенсация его недостатков разъяснениями Пленума Верховного Суда по вполне понятным причинам положительного эффекта с точки зрения социально-правового назначения рассматриваемого института не принесло. Возможно поэтому, отечественный законодатель под влиянием Конституции РФ 1993 г. решился годом позднее изменить редакцию УК РФ в части реглаиентации обстоятельств, исключающих преступность деяния.
Новый уголовный закон о необходимой обороне несомненно стал ближе к его основному адресату, поскольку последний из содержания ст. 37 УК РФ получил значительно большую возможность знать о своих правах непосредственно из текста самого уголовного закона, а не из актов его толкования, практически недоступных и непонятных населению [8; 9].
В нем усилилась конкретика в части описания условий, при которых необходимая оборона всегда правомерна. При этом впервые за весь советский и постсоветский период была сделана попытка дифференцированного определения характера причиняемого вреда посягающему в зависимости от охраняемого обороняющимся блага. Эта попытка выразилась в исключении действия института превышения пределов необходимой обороны в отношении общественно опасных посягательств на общественные отношения, гарантирующие неприкосновенность жизни. Причем, в качестве обстоятельства, исключающего действие этого института, называлось даже не само посягательство на жизнь, а нападение, сопряженное с «насилием, опасным для жизни обороняющегося или другого лица, либо с непосредственной угрозой применения такого насилия».
В отличие от ранее действующего уголовного законодательства, в ст. 37 УК РФ юридически более точно и правильно было дано определение понятия превышения пределов необходимой обороны как умышленных действий, явно не соответствующих характеру и опасности посягательства. Хотя и не из специальной нормы, но из содержания ч. 2 ст. 37 УК РФ следовал однозначный вывод о том, что превышение пределов необходимой обороны влечет уголовную ответственность лишь в случаях умышленного причинения вреда посягающему. Вместе с тем с изменением нормы те, на положительную реакцию которых прежде всего рассчитывал законодатель, – потенциальные субъекты необходимой обороны – не стали более активными в социально-правовом смысле, а органы, применяющие уголовный закон, – более конструктивными в применении уголовного законодательства о необходимой обороне.
Проблема заключается еще и в том, что даже с доведением информации об уголовно-правовой регламентации необходимой обороны в полном объеме до сведения адресатов мы не освобождаем последних от издержек психологии правоприменителя, до настоящего времени ориентированного на оценку поведения обороняющегося сквозь призму негласных «гарантий» неприкосновенности посягающего. Непредусмотренные уголовным законом (за исключением признака общественного опасного посягательства) «условия правомерности необходимой обороны, относящиеся к посягательству», фактически и являются такими гарантиями.
Таким образом, избрав, по сути, традиционный путь общего определения правомерности необходимой обороны, законодатель действительно поставил потенциального субъекта необходимой обороны в ситуацию, при которой он должен не только дождаться нападения, но и определить его направленность и выяснить характер применяемого или угрожающего насилия (за исключением ч. 2.1 ст. 37 УК РФ), то есть решить вопросы, которые вызывают трудности даже у специалистов и которые без разъяснения Пленума Верховного Суда однозначно толковаться не будут. Цена же ошибки общеизвестна: конфликт с уголовным законом со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Далее сделав попытку дифференцированного определения характера защиты в зависимости от ценности охраняемого блага, законодатель и в этом вопросе недооценил интересы обороняющегося. В описании объектов охраны обороняющимся законодатель так и не нашел четких и доступных для адресатов формулировок того, что защищается. Объекты необходимой обороны (защиты личности по своей сути) скрывались за формулировками-штампами, доступными, пожалуй, только научной общественности, что не могло не сказаться не только на уровне реализации права обороны, но и на качестве оценки ее правомерности. Этот недостаток имел принципиальное значение, поскольку, не решив этой проблемы, законодатель попытался пойти дальше: определить дифференцировано способы защиты охраняемых благ – путем причинения любого вреда при защите жизни и путем причинения также любого вреда при защите иных менее ценных благ, чем жизнь – с учетом требований ст. 37 УК РФ. Именно это обстоятельство стало своеобразным препятствием для применения и ч. 1, и ч. 2.1 ст. 37 УК РФ. По существу же в этой части законодательной регламентации необходимой обороны ничто не изменилось: как и ранее защита могла не соответствовать характеру и опасности посягательства в тех пределах, которые скрывались за термином «явное».
Приведенный выше анализ позволяет прийти к выводу, что при регламентации необходимой обороны в уголовном законе, как основном акте в нормативно-правовой основе рассматриваемого института, необходимо исходить из следующих положений.
- Право на защиту является естественным правом, принадлежащим человеку от рождения. Конституция Российской Федерации всего лишь закрепляет это право как элемент правового статуса личности. Вследствие этого естественное право обороны приобретает качество субъективного права в юридическом смысле слова. На отраслевом уровне, прежде всего, – на уровне уголовного закона, закрепляется тот правовой режим, который должен обеспечить реализацию этого права, то есть гарантии реализации.
- Главным адресатом уголовного закона в целом, и – особенно – нормативных установлений о необходимой обороне является потенциальный субъект необходимой обороны, а не правоприменитель или неправомерно посягающий. Этот субъект должен иметь возможность получения полноценной информации, влияющей на оценку правомерности его поведения именно из закона и до момента осуществления акта обороны, а не на стадии следствия по факту ее неправомерности.
- Следуя духу и букве Конституции России в решении этого вопроса, законодатель, уже определивший круг деяний, запрещенных законом в Особенной части УК, должен определить способы реализации права обороны. Это необходимо потому, что действия, совершенные в состоянии необходимой обороны, по своим формальным признакам подпадают под признаки преступлений.
- Решение этой проблемы, в свою очередь, должно носить дифференцированный подход, учитывая два обстоятельства:
а) ценность охраняемого блага – жизнь и здоровье человека (собственно обороняющегося), жизнь и здоровье других лиц, собственность;
б) типичность ситуации, при которой это благо ставится под угрозу причинения вреда, а соответственно – при которой оно защищается.
Другими словами, здесь необходимо использовать не специальную норму, а норму-правило, описывающую конкретные и наиболее типичные способы защиты в конкретных жизненных ситуациях.
- Законодательная регламентация уголовной ответственности за превышение пределов необходимой обороны также должна носить не общий, а дифференцированный характер и зависеть от ценности охраняемого блага. Традиционное законодательное решение этой проблемы если и допустимо, то лишь в отношении менее ценных благ, чем жизнь и здоровье человека.
- Правовым последствием правомерной обороны должно выступать не освобождение от уголовной ответственности, как это принято считать, а ее исключение, поскольку, если содеянное не является преступлением, то нет основания даже для возникновения обязанности несения уголовной ответственности – в этом случае не от чего и освобождать. Этот вопрос должен иметь четкое нормативное закрепление в уголовно-процессуальном законодательстве.
- Недопустимо возбуждать уголовное дело в связи с совершением деяния, изначально не являющегося преступлением. Поэтому по делам о необходимой обороне первоначально должен решаться вопрос о правовой оценке факта общественно опасного посягательства и лишь затем – о правовой оценке реакции на него.
