Уголовно-правовая политика: опыт, проблемы и пути совершенствования

В рассмотрении проблем современной национальной уголовно-правовой политики авторы исходят из того, что эта сфера государственной политики является лишь элементом (частью) общей политики противодействия преступности, включающей помимо уголовно-правовых мер систему взаимосвязанных профилактических, оперативно-розыскных, уголовно-правовых, уголовно-процессуальных, уголовно-исполнительных и оперативно-розыскных мер нормотворческого, правоприменительного, информационного и организационного-управленческого характера. На таких позициях стоит большинство авторов работ, в которых даны определения понятий уголовной политики и уголовно-правовой политики, в том числе, М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин, А. И. Бойко, А. И. Коробеев, А. В. Усс и Ю. В. Голик [1, c. 11; 2, c. 4-5; 5] и др. Исходя из этого, в общей системе уголовной политики выделяются в качестве относительно самостоятельных ее видов уголовно-правовая политика, уголовно-процессуальная политика, криминологическая политика, уголовно-исполнительная политика. В данной статье рассматриваются опыт, проблемы и пути совершенствования уголовно-правовой политики – ядра политики в сфере борьбы с преступностью [6].

Опыт законодательного обеспечения уголовно-правовой борьбы с преступностью показывает, что к числу основных проблем необходимо отнести следующие из них.

Нестабильность законодательства криминально-правового блока

После вступления в силу УК РФ[1] (1 января 1997 г.) в течение достаточно длительного времени в Государственной Думе Федерального Собрания РФ действовал негласный мораторий на внесение значительных изменений в УК РФ (первые поправки в УК РФ были внесены в 1998 г.). По мере выхода страны из политического и экономического кризисов к концу 2003 г. у законодателя созрело новое отношение к собственной уголовно-правовой политике как к чрезмерно репрессивной. Вместе с тем, непредвзятый анализ масштабной уголовно-правовой реформы 2003 г., которая повлекла за собой перемены во всем криминально-правовом комплексе, показывает, что либерализация уголовной политики оказалась скорее желаемой, чем действительной. На это, в частности, указывало то обстоятельство, что снизившаяся первоначально численность «тюремного населения» через несколько лет восстановилась в прежних размерах. Если на конец 2004 г. численность лиц, находящихся в исправительных учреждениях и следственных изоляторах, по сравнению с серединой 2000 г., сократилась на 329 тыс. (до 763 тыс.), то к 1 ноября 2007 г. вновь возросла на 205 тыс. (их общее количество составило 886,4 тыс.). Несмотря на неудачный опыт снижения численности осужденных к лишению свободы преимущественно за счет изменения уголовного законодательства законодатель не оставил попыток достигнуть желаемой цели тем же способом. Однако несмотря на предпринятые для этого разнообразные усилия к 1 марта 2018 г. число осужденных к лишению свободы и лиц, находящихся в следственных изоляторах, удалось снизить лишь до 600 721 чел.[2]

В связи с этим есть основания предполагать, что под флагом общей гуманизации и либерализации уголовного законодательства на деле была осуществлена частичная и избирательная либерализация в отношении отдельных видов преступлений и категорий преступников, о чем будет сказано далее.

Теперь же вновь обратимся к рассмотрению непомерно бурной деятельности нашего законодателя по внесению изменений и дополнений в действующий УК РФ. Так, на 1 января 2017 г. УК РФ был «поправлен» законодателем 196 раз и еще 7 раз «отрицательным» законодателем – Конституционным Судом РФ.

Рекордным в этом отношении стал 2014 г., в течение которого Президент РФ подписал 25 федеральных законов о внесении изменений в УК РФ. Таким образом, уголовный закон страны претерпевал изменения каждые две недели. Количество конкретных изменений, произведенных в УК РФ за этот период при помощи почти сотни федеральных законов с трудом поддается оценке, поскольку исключение даже одной запятой статьи уголовного кодекса может приводить к изменению содержания сотен закрепленных в нем уголовно-правовых установлений.

Происшедшие в последние 2 года замедление темпов реформирования уголовного законодательства, к сожалению, нельзя считать качественным изменением, поскольку в 2017 г. было принято 16 федеральных законов о внесении изменений в УК РФ.

Для сравнения, еще большей нестабильностью отличается уголовно-процессуальное законодательство. Так, действующий УПК РФ[3] 2001 г., несмотря на то, что он был принят на 5 лет позже УК РФ, на 1 января 2017 г. был изменен 211 раз, в том числе в 2013 г. 27 раз и 22 раза Конституционным Судом РФ. Таким образом, законодатель «правил» УПК РФ с еще большей частотой чем уголовный закон. За 2017 г. УПК РФ поправлен законодателем еще 19 раз.

Кроме того, УИК РФ[4], вступивший в силу одновременно с УК РФ, подвергся за тот же период значительно меньшему числу изменений – 81 раз законодателем и 1 раз Конституционным Судом РФ. Однако только в 2017 г. уголовно-исполнительное законодательство было поправлено 7 раз.

В сравнении с названными актами Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» от 12 августа 1995 г. № 144-ФЗ[5] и, например, Федеральный закон «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних» от 24 июня 1999 г. № 120-ФЗ[6] – один из основных криминологических законов страны, за тот же период были уточнены всего лишь 29 и 30 раз соответственно.

Масштабы и темпы изменений подзаконного регулирования, составляющего бланкетное содержание нормативных положений общего и отраслевого антикриминального законодательства, разумеется, не могли отставать от уровня, задаваемого законодателем.

Таким образом, нестабильность антикриминального законодательства, к сожалению, стала основной из главных черт новейшей уголовной политики в целом.

При этом нельзя не признать, что стабильность законодательства не является самоценностью. К тому же категория стабильности относится к числу оценочных. Стабильность всегда относительна. Однако у столь частых и масштабных изменений всего криминально-правового комплекса должно было быть разумное объяснение. Самым простым и самым надежным оправданием чрезвычайно высоких темпов изменений в уголовной политике могли бы стать столь же высокие темпы изменений в условиях жизни общества (в частности, политического режима, экономической ситуации, нравственных устоев) и, наконец, криминальной обстановки.

При том, что за последние 20 лет во всех этих сферах жизни нашего общества действительно произошли немалые перемены (как положительные, так и отрицательные), размеры и скорость соответствующих изменений, на наш взгляд, заметно уступали и уступают темпам реформирования правовых основ уголовной политики.

Иное разумное объяснение сложившейся практики, сводящееся к тому, что масштабная работа законодателя возможно обусловлена низким качеством исходного законодательного материала (прежде всего, УК, УПК и УИК), на наш взгляд, имеет еще меньше оснований. Трудно отрицать, что, принимая постсоветские кодексы и иные законы антикриминального блока, законодатель действительно спешил. В особенности, если учесть крайне тяжелую криминальную обстановку в стране, которая стала стремительно ухудшаться накануне распада СССР.

Вместе с тем, качество законодательного материала базовых версий вряд ли можно назвать критически низким уже потому, что среди сотен поправочных актов едва ли найдутся такие, которые превосходят в юридико-техническом отношении первоисточники. Скорее наоборот. В течение двадцати лет качество юридической техники поправок медленно и почти неуклонно снижалось. Вектор изменений в соответствующей правоприменительной деятельности в значительной степени отражал динамику законодательного содержания уголовной политики.

Таким образом, нельзя не признать, что действительные причины ускоренного и широкомасштабного реформирования уголовной политики намного сложнее и глубже названных разумных объяснений.

Нестабильность практики применения уголовного законодательства

Нестабильность практики применения уголовного законодательства выражается, прежде всего, в отсутствии единообразия правоприменения одновременно и в течение относительно короткого периода на территории всей страны. Даже в отдельных субъектах РФ нельзя увидеть такого единообразия. Недопустимо, чтобы за сходные по своей общественной опасности деяния назначались существенно различающиеся по тяжести наказания.

Недопустимо, чтобы в одном российском регионе существенным признавался вред на сумму в 5 тыс. руб. а в другом – и на 5 млн. таковым не считался. Число неопределенных и оценочных понятий, которыми пользуются следователи и судьи, должно быть предельно минимизировано. Также нужно ввести в текст уголовного закона наиболее важные правила квалификации преступлений, чтобы дисциплинировать правоприменителя.

Необходимо остановить практику частых глубоких изменений уголовного закона, нарушающих его систему, и сосредоточить усилия на «ювелирном шлифовании» терминологии и правоприменительных практик. Разумеется, это не отменяет обязанности государства и научного сообщества уже сегодня работать над концепцией нового криминологического (профилактического), уголовного, уголовно-процессуального, уголовно-исполнительного и иного законодательства, наиболее полно отвечающего интересам развитого в духовном, нравственном и экономическом отношении общества и возможностям высокопрофессионального правоприменения. Законодатель сегодня «бежит» впереди науки, а должно быть, наверное, наоборот.

Преувеличение роли уголовного закона в борьбе с преступностью

Одним из факторов чрезвычайной активности в этой сфере, несомненно, является особое отношение граждан к уголовному наказанию, слепая вера в то, что суровой карой можно предупредить любое будущее преступление. Ожидание и даже требование введения уголовной ответственности за опасные деяния в тех случаях, когда люди не видят практики наказаний или не знают о том, что эти деяния уже подлежат уголовным наказаниям по действующему законодательству являются базовыми предпосылками особой «любви» законодателя к занятиям в области уголовно-правовой политики.

Зеркальным отражением веры населения в превентивную силу уголовных наказаний является естественное стремление всех субъектов законодательной инициативы немедленно отреагировать на эту веру очередной поправкой и тем самым заслужить одобрительную оценку своей деятельности у населения, в особенности в периоды предвыборных компаний в Государственную Думу.

К сожалению, ожидания «низов» и готовность «верхов» к решению различных проблем наведения порядка средствами уголовной политики оказались сконцентрированы на нормотворческих решениях. В наибольшей степени эта активность касается вопросов борьбы с коррупционной экономической и организованной преступностью [7]. Любые препятствия к достижению социальной справедливости стали восприниматься как правовые препятствия, что, разумеется, не соответствует действительности.

Гиперболизация значимости правовых решений социальных проблем способствовала снижению интереса к совершенствованию правоприменительной практики как инструмента реализации уголовной политики.

Господствующее сегодня и в гражданском обществе, и в государственном аппарате мнение о том, что за счет совершенствования законодательства криминально-правового комплекса можно решать острые социальные проблемы возникло не сразу.

О несвойственных для уголовного закона функциях

Идея использования уловного закона не столько для охраны прав и свобод граждан, законных интересов организаций, правоохраняемых интересов государства или для предупреждения преступлений, сколько для достижения целей социальной интеграции (ст. 43 УК РФ говорит о том, что наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости), в том числе для поддержания социального спокойствия, доверия к государству, веры в справедливость, окончательно оформилась в масштабную законотворческую практику к 2010 г.

Нельзя также не принимать во внимание то обстоятельство, что эта практика развивалась на фоне постепенного втягивания России в начавшийся в 2008 г. мировой кризис. К этому времени уголовный закон стал привычно рассматриваться в качестве инструмента регулирования экономических отношений.

Окончательно утвердилась противоположно векторная модель уголовно-правовой политики. Почти одновременно с криминализацией (абсолютной и относительной) и пенализацией (увеличением тяжести мер ответственности) опасного экономического поведения происходила декриминализация и депенализация такого поведения.

Этот вывод подтверждается тем, что преобладающая часть изменений, внесенных в УК РФ после его вступления в силу, коснулась норм об ответственности за преступления в сфере экономической деятельности несмотря на то, что доля таких преступлений составляет всего лишь 2-3 % от общего числа ежегодно регистрируемых преступлений, а доля предпринимателей, совершивших такие преступления, среди осужденных к лишению свободы всегда была значительно меньше 1 %.

Так, в 2010 г. в России было зарегистрировано немногим более 65 тыс. преступлений в сфере экономической деятельности (гл. 22 УК РФ), что составило не более 3 % от общего числа зарегистрированных в том же году преступлений. При этом число предпринимателей, выявленных в связи совершением преступлений в 2010 г., составляло 17 063 чел[7].

Если учесть, что общее число предпринимателей в России в том же году составляло не менее 5,6 млн чел.[8] [1, c. 6], то окажется, что уголовному преследованию в течение года подвергся каждый триста тридцатый предприниматель, в то время как применительно к населению страны в целом такому преследованию подвергался каждый сто тридцать второй гражданин (всего в 2010 г. в связи с совершением преступлений было выявлено более 1,1 млн чел.)[9].

К 2015 г. число зарегистрированных преступлений в сфере экономической деятельности несмотря на то, что за этот период были криминализированы 16 новых форм общественно опасного поведения в этой сфере, сократилось до 30 тыс., т. е. в 2 раза, и стало составлять около 1,5 % от общего числа зарегистрированных в том году преступлений[10]. Количество осужденных за преступления в сфере экономической деятельности за этот же период сократилось с 8 175 чел. до 4 225 чел.[11]

Свидетельствуют ли эти цифры о реальном снижении интенсивности законной уголовной репрессии в отношении предпринимательского сообщества? На наш взгляд, нет, поскольку количество формально-правовых оснований для проведения оперативно-розыскных мероприятий и осуществления уголовного преследования не снизилось, а, напротив, увеличилось.

Число осужденных за преступления в сфере экономической деятельности в этот период могло снизиться не только в результате появления множества уголовно-правовых и уголовно-процессуальных инструментов, затрудняющих уголовное преследование предпринимателей или препятствующих такому преследованию (например, посредством специальной амнистии для лиц, совершивших преступления в связи с осуществлением предпринимательской деятельности), и действия политической установки на смягчение уголовной репрессии в отношении предпринимателей, но и в результате роста коррупции в сфере принятия решений о возбуждении или прекращении уголовного преследования.

Избирательность и криминологическая необоснованность антикоррупционной уголовно-правовой политики

Об этой острой проблеме сказано и написано достаточно много в научной литературе. Первым с резкой критикой исключения конфискации имущества из УК РФ выступил профессор Э. Ф. Побегайло, назвав эту акцию законодателя заказной со стороны коррумпированного чиновничества и экономического криминалитета [10]. Cерьезным искажением современной российской уголовной политики, лжелиберальным подходом к самой сути этой политики, имея в виду именно либерализацию уголовной ответственности и наказания за наиболее опасные преступления коррупционной направленности (получение и дачу взятки) назвал профессор В. С. Овчинский [9]. Один из авторов настоящей статьи неоднократно выступал в научной печати по поводу необоснованного с криминологических и уголовно-правовых позиций исключения из УК РФ конфискации имущества, а также введения в альтернативу лишению свободы в качестве основного вида наказания так называемых кратных штрафов [3].

Об избирательности политики вообще и уголовно-правовой политики, в частности, говорил также профессор С. Ф. Милюков, который отметил, что они имеют сугубо классовое, сословное содержание. «Первоочередное внимание уделяется защите интересов крупных и сверхкрупных собственников, сросшихся с коррумпированными чиновниками и защитившими себя государственным и негосударственным военно-полицейским аппаратом» [8, с. 195]. Солидарен с ним и профессор Д. А. Шестаков, который отмечает, что «… сегодняшняя уголовная политика, поддерживая баланс между внутригосударственным и международным общественным мнением, преследует цели: 1) поддержания минимального порядка на обыденном уровне преступности; 2) сбережения от ответственности кучки олигархов, с которыми власть связана кровными интересами» [11, c. 327].

Пути развития уголовно-правовой политики

Законодательное и фактическое обеспечение приоритета профилактики преступлений перед уголовной репрессией должно стать реальной задачей реформирования системы уголовной политики на обозримую перспективу. За последние 20 лет в ее решении мы продвинулись незначительно, так и не достигнув позднего советского уровня.

К числу единичных достижений этого периода, по-видимому, можно отнести развитие законодательства о профилактике отдельных видов социальных отклонений (табакокурения, наркомании, экстремизма, коррупции) и, в том числе, отдельных видов преступлений (ювенальной преступности, терроризма, коррупционной преступности и др.).

Так, в 2016 г. Президентом РФ был подписан Федеральный закон «Об основах системы профилактики правонарушений в Российской Федерации» от 23 июня 2016 г. № 182-ФЗ[12] (далее – Закон № 182-ФЗ), идея принятия которого выдвигалась еще в 1960-х гг.

Названным Законом № 182-ФЗ определены отдельные понятия, используемые в сфере профилактики правонарушений, правовая основа, принципы, субъекты и основные направления профилактики правонарушений, полномочия органов власти по разработке соответственно государственных и муниципальных программ в сфере профилактики правонарушений. Одновременно Закон № 182-ФЗ регламентирует общие полномочия, права и обязанности субъектов профилактики правонарушений (в том числе, федеральных органов исполнительной власти, органов прокуратуры, следственных органов Следственного комитета РФ, органов государственной власти субъектов РФ, органов местного самоуправления) и лиц, участвующих в профилактике правонарушений (гл. 2). Закон № 182-ФЗ закрепляет классификацию видов профилактики правонарушений, выделяя 2 ее вида (общая и индивидуальная), исчерпывающий перечень из десяти форм профилактического воздействия, основания для осуществления профилактики правонарушений, а также права лиц, в отношении которых применяются меры индивидуальной профилактики правонарушений (гл. 3). Также Закон № 182-ФЗ определяет организационные основы функционирования системы профилактики правонарушений, включая определение принципов финансирования, координации, информационного обеспечения и мониторинга в сфере профилактики правонарушений (гл. 4).

Одним из концептуальных недостатков этого Закона, на наш взгляд, является необоснованное сужение системы субъектов профилактики правонарушений.

К таким субъектам отнесены лишь: 1) федеральные органы исполнительной власти; 2) органы прокуратуры РФ; 3) следственные органы Следственного комитета РФ; 4) органы государственной власти субъектов РФ; 5) органы местного самоуправления.

Тем самым федеральный законодатель без ясного нормативно закрепленного критерия (критериев) произвольно ограничил данную систему усеченной подсистемой органов государственной власти и местного самоуправления, ошибочно полагая, что иные органы государственной власти, а также институты гражданского общества, отдельные граждане не выполняют функций по профилактике правонарушения, не осуществляют профилактического воздействия и, соответственно, не могут входить в систему субъектов профилактики правонарушений.

Для создания эффективного законодательного обеспечения перехода от действующей карательной модели уголовной политики к профилактической модели потребуется не только «достроить» нормативно-правовой комплекс системы профилактики преступлений и иных правонарушений (это далеко не самая сложная задача), но и обеспечить новую модель ресурсами. Как правило, для того, чтобы предупредить преступление, нужно потратить многократно больше, чем на уголовное преследование и наказание за его совершение.

Перспективы рекодификации уголовного законодательства

Проведение в будущем рекодификации уголовного законодательства одновременно с иным законодательством в сфере борьбы с преступностью на основе общих идей, методологии и юридической техники представляется объективной необходимостью. Однако вряд ли нужно искусственно торопить эти события, ежедневно внушая законодателю мысль о том, что нынешние УК, УПК и УИК никуда не годятся. В любом случае новые кодексы не должны появиться прежде, чем основные заинтересованные стороны (гражданское общество и государство) придут к консенсусу относительно базовых идей новой уголовной политики страны. Разработка такой концепции должна, по-видимому, осуществляться с участием не только юристов, в том числе криминологов, но и философов, социологов, историков, экономистов, психологов, специалистов в области управления, медицины, возможно, генетики.

Ее основой должен стать критический анализ истории и современных реалий национальной уголовной политики, зарубежного опыта и комплексный долгосрочный прогноз развития социума и государства (прежде всего, в части, относящейся к факторам, оказывающим наиболее существенное влияние на обоснованность и эффективность такой политики).

Модели будущих кодексов криминально-правового блока, криминологического законодательства, а также законодательства об оперативно-розыскной деятельности, на наш взгляд, должны разрабатываться параллельно (одновременно), не только на общей идейной базе – Концепции уголовной политики, но и на единой технологической основе – законодательно закрепленных правилах нормотворчества. К сожалению, до настоящего времени, мы так и не приняли федерального закона о нормативных правовых актах, который сегодня, на наш взгляд, не вполне легитимно подменяется Регламентами палат Федерального Собрания РФ и соответствующим актом Правительства РФ[13].

Круг активно обсуждаемых сегодня в науке и в правоприменительных кругах различных идей реформирования кодифицированного антикриминального законодательства огромен. В этой связи, у государства и экспертного сообщества появляется общая ответственность не только за отбор отвечающих целям перспективной уголовной политики идей, но и за определение оптимальных способов их реализации, а также за прогнозирование последствий их реализации.

В частности, применительно к перспективной модели УК РФ необходимо, на наш взгляд, оценить последствия (плюсы и минусы) реализации таких идей как:

• Идея большого уголовного кодекса, особенная часть которого содержит наиболее целесообразную с криминологической и криминалистической точек зрения дифференциацию составов преступлений по способам, местам, орудиям их совершения, статусу лиц, совершивших общественно опасные деяния. Вполне возможно, что нам придется на какое-то время (короткое в историческом измерении) вернуться к подобию Уложения о наказаниях уголовных исправительных 1845 г., в котором было более 2 тыс. статей.
• Идея отдельного военно-уголовного кодекса. Необходимость его разработки была предопределена при принятии действующего УК РФ (согласно ч. 3 ст. 331 «… уголовная ответственность за преступления против военной службы, совершенные в военное время либо в боевой обстановке, определяется законодательством РФ военного времени»), но не реализована до настоящего времени. Одновременно, и наш собственный исторический опыт (Артикул воинский 1716 г.) и реалии новейшего времени (многочисленные масштабные вооруженные конфликты, в которых принимают участие российские военнослужащие) заставляют более чем серьезно отнестись к научной проработке этой идеи.
• Идея кодекса уголовных проступков, который вполне может быть внедрен в структуру единого кодифицированного акта. Потребность в таком кодексе в кодексе обострилась до такой степени, что без решения данной проблемы почти невозможно депенализировать (прежде всего, в части наказаний, связанных с изоляцией от общества) составы наиболее распространенных видов преступлений против собственности.
• Идея введения уголовной ответственности для юридических лиц. Одна из причин, по которой законодатель не может приступить к реализации этой идеи (несмотря на активные и заслуживающие внимания усилия ряда ведомств – прежде всего, Следственного комитета РФ), заключается в поверхностной теоретической и нормотворческой проработке всех средств и правовых последствий введения этого института с учетом реалий российской правовой системы. Копирование чужого нормативного опыта представляется малополезным занятием. Нужно создавать межотраслевую модель, долго ее обсуждать и примерять к нашей действительности. А она сегодня такова, что даже сам по себе факт возбуждения уголовного дела в отношении руководителя или собственника юридического лица, может привести к его банкротству или оставлению рыночных позиций к заинтересованной радости конкурентов.
• Идея законодательного определения в рамках отдельной главы Общей части УК РФ группы основных оценочных понятий. Даже если в новом уголовном кодексе появится глава «Определения основных понятий», вряд ли это само по себе решит проблемы упорядочения правоприменительной практики по уголовным делам и минимизации коррупциогенного влияния путем устранения неопределенности (некоего проявления энтропии) уголовно-правовых установлений. На наш взгляд, параллельно должна вестись работа над теоретическими основами судебного прецедента и над решением проблемы обязательности судебного толкования уголовного закона, исходящего от высшей судебной инстанции по уголовным делам, и статуса решений Пленума Верховного Суда РФ [3, c. 112].
• Идея закрепления в УК РФ общих и специальных правил квалификации преступлений, альтернативой которому является почти немыслимое сегодня обучение и воспитание большого числа правоприменителей, владеющих навыками всеми правильной квалификации преступлений.
• Идея окончательного переноса в Общую часть УК РФ санкций всех уголовно-правовых норм, закрепленных ныне в статьях Особенной его части. Одной из возможных выгод такого решения может стать создание более прозрачной и понятной всем заинтересованным сторонам системы назначения наказаний. Недобросовестному правоприменителю станет труднее манипулировать невежеством присяжных, потерпевших и обвиняемых, а законодателю – труднее предлагать абсурдные решения вне лестницы наказаний, у которых нет другой почвы, кроме конъюнктуры.
• Идея замены относительно определенных санкций с множеством альтернативных наказаний абсолютно определенными с единственной альтернативой, подобно тому, как это сделал законодатель Швеции (десять лет лишения свободы или штраф в размере трехкратной стоимости похищенного имущества). Сегодня, как уже отмечалось, законодатель решил пойти в противоположном направлении, исключив предусмотренные во многих статьях Особенной части УК РФ нижние пределы наказаний за преступления. Таким образом, значительно расширяются пределы судейского усмотрения, а, следовательно, и возможности коррупционного давления на суд.
• Идея составов преступлений с административной преюдицией. При разработке проекта действующего УК РФ предыдущий нормотворческий опыт, и сама эта идея были отвергнуты как антилиберальные на основе формально правильного заключения о том, что совершение одним и тем же лицом любого количества административных правонарушений, не может превращать вновь совершенное административное правонарушение в преступление. При этом, юристы не обсуждали верность этой посылки с философами и психологами. Сегодня УК РФ уже содержит несколько примеров отступления от этого правила (например, ст. 151¹ устанавливает ответственность за розничную продажу несовершеннолетнему алкогольной продукции лицом неоднократно, т. е. при условии, что это лицо ранее привлекалось к административной ответственности за аналогичное деяние в течение ста восьмидесяти дней, а ст. 158¹ (введена Федеральным законом от 3 июля 2016 г. № 323-ФЗ[14]) – за мелкое хищение, совершенное лицом, подвергнутым административному наказанию).
• Идея возвращения в систему наказаний конфискации всего имущества (за исключением жизнеобеспечивающего минимума), принадлежащего лицу, совершившему преступление, вне зависимости от связи имущества с доказанным преступлением. В сущности, идея обнуления имущественного статуса преступника сохраняет сегодня свое значение потому, что «отцы», склонные к завладению чужим имуществом любым незаконным способом, нередко готовы рискнуть своей свободой и даже жизнью ради «благополучия» семьи и главным образом своих детей. В Древнем Китае вместе с наместником – взяточником нередко казнили всех его родственников до четвертого колена [4, c. 25]. В наше время вполне можно ограничиться общей конфискацией имущества, осужденного и конфискацией имущества, которое передавалось им своим родственникам и свойственникам в период совершения преступления.
• Идея «непрерывного следствия», предполагающая ликвидацию стадии возбуждения уголовного дела (соответственно, допуска адвоката к оказанию помощи подозреваемому с начала уголовного преступления, которое может «стартовать» с момента поступления в уполномоченный орган сообщения о преступлении), создание института следственного судьи (например, при судах общей юрисдикции в субъектах РФ).

Таким образом, принимая во внимание бесперспективность любых элементарных или скоропалительных решений в сфере уголовно-правовой политики, которые сегодня «льются» на голову законодателя как из рога изобилия[15], в качестве первоначальной меры авторы полагают возможным предложить Президенту РФ сформировать своим указом Государственную комиссию по разработке концепции уголовной политики и реформированию законодательства в сфере борьбы с преступностью.

Эта мера, на наш взгляд, позволит упорядочить не только текущее реформаторство в этой сфере, борьбу научных школ и институтов лоббизма, но и без крайне опасной для государства и общества спешки определить будущее важнейшей сферы государственной политики.ta-2017-2025-gg.