Задержание лица, подозреваемого в совершении преступления, является одним из эффективных средств государственного принуждения, обеспечивающим реализацию принципа неотвратимости уголовной ответственности. Неосуществление задержания или промедление с его проведением «может затруднить либо вообще исключить возможность предотвращения или пресечения преступления, а равно обнаружения и закрепления следов преступления» [14, с. 16]. В то же время, задержание связано с ограничением фундаментального права на свободу и личную неприкосновенность, поэтому должно быть законным, обоснованным, соответствующим требованиям надлежащей процедуры. Между тем, в законодательстве относительно процедуры задержания существует неразрешенность ряда вопросов, что главным образом обусловливается введением в УПК РФ[1] понятия «фактическое задержание», означающего физическое задержание, то есть осуществление правоохранительными органами конкретных действий, лишающих лицо свободы передвижения. Придавая значимость данному понятию, свидетельством чему служит его упоминание в нескольких нормах Кодекса, законодатель, тем не менее, не даёт ему чёткого определения, оставляя открытым вопрос о его соотношении с уголовно-процессуальным задержанием. Так, анализ п. 11 ст. 5 и п. 15 ст. 5 УПК РФ, а также иных положений Кодекса, содержащих понятие «фактическое задержание», позволяет заключить, что законодатель сводит его к уголовно-процессуальному, осуществляемому не иначе, как: 1) по возбужденному уголовному делу; 2) уполномоченными на то должностными лицами; 3) в отношении лица, подозреваемого в совершении конкретного преступления. Вместе с тем, по смыслу закона, уголовно-процессуальное и фактическое задержание не тождественны и разграничиваются не только благодаря введению понятия «фактическое задержание» в качестве самостоятельного, но и признанию за ним собственного срока, который должен учитываться при осуществлении уголовно-процессуального задержания. В частности, в соответствии с ч. 1 ст. 91 УПК РФ протокол задержания должен составляться «… в срок не более 3 часов после доставления подозреваемого в орган дознания или к следователю».
По мнению С. Б. Россинского, введение понятия фактического задержания и акцентирование внимания правоприменителя на том, чтобы учитывался его срок, связано со стремлением законодателя в рамках уголовно-процессуального права привести в соответствие механизм задержания установленному Конституцией Российской Федерации положению о 48-часовом сроке ограничения права лица на свободу и личную неприкосновенность без судебного решения и обеспечении этого лица соответствующими правами независимо от его процессуального статуса [24, с. 30].
В правоведении активно обсуждаются вопросы о понятии фактического задержания, его соотношении с уголовно-процессуальным, а также иные, так или иначе связанные с вопросом о сущности и правовой природе задержания, в целом [3, 4, 5, 7, 13, 17, 22, 24, 27, 30]. Поскольку в проблематике задержания этот вопрос является ключевым и не получившим однозначного понимания среди юристов, мы полагаем необходимым продолжить его рассмотрение и попытаемся высказать по нему свое мнение.
Для более глубокого понимания сущности и правовой природы задержания необходимо проанализировать данное понятие с позиций языка (лингвистический подход), а также в ретроспективе (исторический подход).
Анализ понятия через призму языка, где оно рассматривается не как всеобщая категория, а в его конкретно-национальном воплощении, позволяет получить знания о нём с учётом национального менталитета, выделить сущностные признаки, являющиеся ключом для понимания сложившихся в общественном сознании ценностей и представлений. Хотя национальные смыслы создаются вне языка, но «… именно он запечатлевает результат – национальный способ восприятия, понимания реальности». Языковой анализ позволяет выделить в понятиях такие смысловые оттенки, которые ускользают от внимания специалистов в области юриспруденции [18, с. 15].
Слово «задержание» в русском языке происходит от глагола «задержать», определяемого как: «1. … Воспрепятствовать движению кого-чего-н., остановить» [20, с. 203]. В свою очередь, «задержать» происходит от слова «держать» – «взять или ухватить, не выпускать, сжимать в руках, не давать двигаться, не выпускать, препятствовать, не давать делать что-либо». [8, с. 431]. В этой связи обращает на себя внимание выражение «держи вора, держи». Включение в структуру слова приставки «за» образует глагол, в том числе со значениями захвата, охвата действием и собственно предела действия. Если слово «держать» означает неоконченное, незавершённое действие, предполагающее применение физического воздействия, то термин «задержание», включающий приставку «за-», означает оконченное действие, не обязательно с применением силы. В словаре В. Даля задержанное лицо определяется как «задержанник», «задержанный», «задержанный под стражей», «взятый под караул», «заключенный»; также и «задержать» означает «взять под сражу, под караул, под наблюдение» [8, с. 573].
Таким образом, с точки зрения семантических свойств «задержание» можно понимать как: 1) оперативное действие по захвату лица, совершившего преступление; 2) состояние нахождения за какой-то границей, пределом против желания того, кто за этой границей находится. Собственно применение силы (физического воздействия) в семантике этого существительного отсутствует [1, с. 1757].
В английском языке задержание (от лат. apprehendere – «захватывать») понимается как задержание лица, подозреваемого в совершении преступления[2]. Как видно, если в английском языке задержание имеет лишь одно значение, то в русском оно включает несколько компонентов смысла, что объясняется особенностью словообразования в русском языке, заключающейся в привычке «не только вычленять основную сущностную составляющую объекта или ситуации, но и фиксировать их специфичность именно в данной явленности и в то же время представлять многообразие возможных форм существования объекта» [1, с. 1758].
Наряду с лингвистическим, важным в понимании феномена задержания является ретроспективный анализ, позволяющий рассмотреть его появление и развитие в отечественном судопроизводстве. Как отмечалось выше, язык запечатлевает уже существующее явление в его конкретно-национальном воплощении.
Впервые прообраз института задержания в предусмотренной возможности поимки вора и проведения с ним разбирательства по обстоятельствам совершенного противоправного деяния находит отражение в таких источниках, как Русская Правда (датирована исследователями периодом от середины XI века до 30-х годов XII века), «Псковская судная грамота» (датирована 1462 г.), где говорилось о «задержании застигнутого на месте преступления вора с удержанием его там же до света и последующим сведением на княжий двор», о доставлении, называемом «ездом», лица в суд, который поручается «приставам из числа княжеских или слуг, или же псковичей» с предоставлением полномочия «сковать» или «расковать» ответчика [23, с. 6].
Судебником 1497 г. вводится специальная должность недельщика, наделенного полномочиями по розыску лица, его доставлению и допросу, а также правом арестовать ответчика. Судебник 1550 г., говоря о полномочии недельщика по поимке «татей или разбойников», устанавливает ему наказание за недобросовестное выполнение требований закона (статьи 53, 54, 55) [10, с. 49, 61].
Следующий правовой источник – Судебник 1589 г. – разделил судопроизводство на две стадии: следствие и вершение дела (вынесение приговора), тем самым положил начало к формированию российского судопроизводства розыскного типа и его основных институтов. Досудебное производство (следствие) – розыск, осуществляемое недельщиком, включало доставление ответчика – «хождение» или («езд») [10, с. 49, 50], в современном понимании – фактическое (физическое) задержание.
Соборным Уложением 1649 г. регламент задержания был дополнен его конкретизацией, а именно устанавливалось:
1) задержание лица на месте совершения преступления (ст. 270–271 гл. 10 Соборного Уложения). Его осуществляли как частные, так и должностные лица – приставы. В обязанность пристава вменялась поимка воров и разбойников. Обнаружение преступления и доставление им заподозренного с поличным служило поводом к судебному разбирательству. До судебного разбирательства задержанные находились у пристава, который был обязан обеспечить их охрану;
2) задержание подозреваемого в ходе производства по «судебному делу» при наличии к тому повода. Такое задержание имело место, например, в ходе повального обыска при обнаружении в доме или во дворе подозреваемого похищенной вещи. Подозреваемого предписывалось «вкинути в тюрьму», пока «не сыщется допряма» или «до указу», или «пока по нем порука будет». Конкретных сроков задержания подозреваемого в данном случае не устанавливалось. Указывались цели задержания: изоляция лица и обеспечение возможности должностным лицам совершить определенные действия, например, пытку подозреваемого; задержание лица с целью предотвращения какого-либо влияния со стороны подозреваемого на ход проведения следственных действий, в частности, предупреждения фальсификации их результатов;
3) задержание подозреваемых лиц по делам, рассматриваемых судом. Судье предоставлялось право задерживать ответчика до тех пор, пока он не выставит за себя поручителей;
4) задержание подозреваемого по государственным делам или политическим преступлениям. Законодательство обязывало всех должностных лиц и подданных задерживать всех лиц, подозреваемых в совершении государственного преступления. Особенность производства по этим преступлениям заключалась в том, что изветчика (лицо, принесшее челобитную) также задерживали с целью обеспечения его дальнейшего участия в «сыске».
В соответствии с Уложением 1649 г. задержание выступало «как способ лишения лица свободы с целью обеспечения его участия в розыске и как метод предупреждения совершения преступлений лицами, в отношении которых имелись сомнения в их добропорядочности» [23, с. 9]. Задержание «переходило» в арест – заключение под стражу. При этом «полицейский», «предварительный» и «следственный» аресты не разграничивались. Поскольку физическое задержание лица по-прежнему отождествлялось с арестом, задержанное по подозрению лицо лишалось свободы на неопределённо длительный срок. Тем не менее, введенная Уложением регламентация задержания явилась «своеобразным прорывом в развитии института задержания в целом» [23, с. 10].
В 1730 г. вышло специальное указание о том, что воров и разбойников, которые будут пойманы в Москве и приведены в полицмейстерскую канцелярию, записав их данные, сразу же отсылать в сыскной приказ, не производя розыска. Согласно вводимым изменениям в досудебном производстве осуществление задержания подозреваемого и его допрос вменялись полиции, а ведение самого уголовного дела перепоручалось тому судебному месту, которому дело подследственно. При этом кроме полиции правом проводить задержание подозреваемых наделялись также и частные лица. Так, арт. 206 Воинского Артикула гласил: «Каждый должен злодея задержать и воспрепятствовать, чтоб не ушел, пока оный надлежащему караулу отдан не будет» [6, с. 22].
В период правления Екатерины II издаются «Наказ» от 30 июля 1767 г. и «Устав благочиния» 1782 г. «Устав благочиния» ввел разграничение розыскной, следственной и судебной сфер деятельности, а также суда уголовного и суда полицейского. Согласно данному источнику права, функции полиции теперь ограничивались следующим: обнаружением преступлений и проступков, предупреждением преступлений и проступков, задержанием преступников, исследованием обстоятельств преступления на месте его совершения, обнаружением и закреплением доказательств, передачей уголовных дел в суд. Кроме того, разграничивались меры пресечения и меры уголовного наказания. В частности, указывалось, что содержание под стражей необходимо для пресечения побега обвиняемого или для обнаружения доказательств преступления, тогда как тюремное заключение – это решение судьи, которое служит наказанием. Впервые были сформулированы основания, достаточные для задержания: показания свидетелей; собственное признание, сделанное подозреваемым; показания сообщника, угрозы и вражда между подозреваемым и потерпевшим. Статья 102 «Устава благочиния» предписывала частному приставу приведенного преступника тотчас допросить и провести дознание. После исследования обстоятельств дела частный пристав заключал подозреваемого под стражу [6, с. 31].
7 ноября 1775 г. издаются «Учреждения для управления губерний Всероссийской Империи», в соответствии с которыми учреждается Совестный суд, целью которого, в том числе являлось рассмотрение жалоб на незаконное заключение под стражу. Так, лицо, содержащееся более трех дней в тюрьме без объявления причины этого или без допроса (за исключением обвинявшегося в оскорблении царской особы, измене, воровстве и разбое), могло подать жалобу на незаконный арест в Совестный суд, который обязан был не позднее суток ее рассмотреть и принять решение о правильности ареста либо освобождении на поруки. Тем самым был сделан первый шаг в определении срока задержания продолжительностью в трое суток [6, с. 32].
Изданный в 1832 г. «Свод законов Российской Империи» преобразовал досудебное производство, разделив его на предварительное следствие и следствие формальное – торжественное» (inquisitioso lemnis). «Первое начиналось inrem (по факту) при наличии «поводов к его начатию» и сводилось к общему расследованию…, а также к розыску и установлению обвиняемого. Формальное следствие производилось уже в отношении конкретного обвиняемого (inpersonam) [15, с. 648]. В ходе предварительного следствия предусматривалось «взятие и представление обвиняемого к следствию», то есть удержание и привод для допроса лица, в отношении которого имелась улика, основанная «на обстоятельствах, возбуждающих сильное подозрение». Подозрение в совершении преступления являлось поводом для задержания лица и доставления его в полицию с целью допроса и выяснения обстоятельств дела. Приводом «заподозренного» лица заканчивалась первая часть расследования, после чего с допроса обвиняемого начиналось следствие формальное. Как и ранее, задержание заподозренного в совершении преступления лица переходило в арест. Продолжало также действовать правило: если заключенному под стражу в течение трех дней не объявлено, за что он содержится в тюрьме, или его в этот срок не допросили, то он был вправе обратиться в совестный суд, куда должны доставить заключенного. Суд изучал основания заключения под стражу и либо освобождал подсудимого на поруки, либо оставлял под стражей [19, с. 548].
Существенные изменения в регламентации задержания произошли в 1864 г. в связи с принятием «Устава уголовного судопроизводства» (далее – УУС), кардинально преобразовавшего российское уголовное судопроизводство, в том числе – его досудебное производство (предварительное расследование). Первый этап досудебного производства стал представлять дознание, осуществляемое полицией, второй – следствие (ранее выступавшее как «торжественное» следствие), осуществляемое судебным следователем. Дознание производилось с целью установления факта преступления, розыска улик и лица, совершившего это преступление. Следователь должен был из материалов, представленных ему полицией, собрать и оценить доказательства и по завершению следствия направить уголовное дело в суд. По УУС полиция была вправе производить действия, которые в настоящее время рассматриваются как задержание (ст. ст. 51, 257). Так, статья ст. 51 УУС устанавливала основания привода подозреваемого к мировому судье: когда застигнутый при совершении проступка неизвестен полиции и не представит удостоверения о своем имени, фамилии и месте жительства; когда по делам о преступных действиях, за которые в законе положено заключение в тюрьму или наказание более строгое, есть повод опасаться, что обвиняемый скроется или уничтожит следы преступного действия. В ст. 257 УУС перечислялись ситуации, когда полиция принимала меры к пресечению способов уклонения подозреваемого от следствия: 1) подозреваемый застигнут при совершении преступного деяния или тотчас после его совершения; 2) потерпевшие от преступления или очевидцы прямо укажут на подозреваемое лицо; 3) на подозреваемом или в его жилище будут найдены явные следы преступления; 4) вещи, служащие доказательством преступного деяния, принадлежат подозреваемому или оказались при нем; 5) он покушался на побег или пойман во время или после побега; 6) подозреваемый не имеет постоянного места жительства или оседлости.
Задержание по УУС выступало в качестве пресекательной и обеспечительной меры, осуществляемой полицией в отношении лица, заподозренного в совершении преступления – пресекало возможность скрыться и обеспечивало его доставление к следователю, принимавшему решение об избрании меры пресечения. Продолжительность задержания, как и прежде, не определялась, при передаче дела следователю «переходило» в арест, то есть представляло собой первоначальный этап заключения лица под стражу. При этом УУС устанавливал обязанность полиции уведомлять о задержании представителя прокуратуры, уполномоченного осуществлять контроль за законностью и обоснованностью применения данной меры принуждения.
Значение УУС в регулировании задержания заключается в том, что «… из разрозненных элементов, апробированных и зарекомендовавших себя на практике, был сформирован, хотя и не в окончательном виде, но в значительной мере, институт задержания подозреваемого, представляющий собой совокупность юридических норм, регулирующих определенные общественные отношения», предусматривались основания, порядок производства задержания, возможность его обжалования, правила проведения допроса задержанного, основания освобождения из-под стражи, устанавливался судебный и прокурорский надзор за законностью задержания [19, с. 550].
Для решения проблемы неопределённости границ задержания в проекте Устава уголовного судопроизводства 1900 г. законодатель ввел специальное постановление о необходимости немедленного, в течение суток, извещения полицией следователя и прокурора о взятии какого-либо лица под стражу. Однако само сообщение о задержании лица не решило рассматриваемую проблему и 15 июня 1912 г. «Законом о преобразовании местного суда» было предусмотрено, что лица, задержанные по ст. 51 УУС, должны быть в течение 24 часов с момента задержания либо освобождены, либо приведены к мировому судье. При этом данное положение не распространялось на лиц, задержанных в порядке ст. 251 УУС [19, с. 551].
Этап, начавшийся Октябрьской революцией 1917 г. и продлившийся до весны 1922 г., ознаменовался принятием ряда нормативных актов, которыми прежние государственные органы в сфере борьбы с преступностью упразднялись и учреждались новые (вместо полиции учреждалась милиция), использование существовавшего уголовного процессуального законодательства дореволюционной России официально запрещалось. Однако по существу издаваемые правовые источники сложившуюся правовую систему уголовного судопроизводства сохранили, не изменив её кардинально. Что касается задержания, то полномочиями на его применение наделялись суд, а также милиция и государственные органы, учреждаемые в этот исторический период. Так, Декретом № 1 «О суде» от 22 ноября 1917 г. предусматривалось, что задержание может производиться единолично судьей, чье решение должно быть подтверждено постановлением местного суда [19, с. 552]. «Инструкцией волостным милиционерам» от 16 февраля 1920 г. на сотрудника милиции возлагалась обязанность до прибытия на место происшествия судебных властей «арестовать подозреваемого в совершении преступления, хотя бы пострадавшие от преступления просили этого не делать». Согласно Инструкции «Об обязанностях розыскной милиции Главного управления Рабоче-крестьянской милиции РСФСР» от 1 ноября 1920 г. сотрудник уголовного розыска был обязан задерживать подозреваемых в случаях, перечисленных в этой Инструкции, и имел право брать под стражу, но «с чрезвычайной осторожностью в случае крайней необходимости», при наличии особого постановления, в котором указывалось основание для задержания. О каждом арестованном руководство отделения уголовного розыска не позднее трех суток должно было известить народный суд или следственную комиссию по подсудности, от которых зависело решение: освободить задержанного или постановить о дальнейшем содержании его под стражей. В случае необходимости начальник уголовного розыска имел право под собственную ответственность задержать арестованного на срок не более 15 дней [11, с. 132].
Принятые в 1922 г.[3] и в 1923 г.[4], Уголовно-процессуальные кодексы РСФСР, по существу не отличавшиеся друг от друга, систематизировали нормы о задержании, создав чёткий алгоритм его применения. В соответствии с данными кодексами задержание определялось как «мера предупреждения уклонения подозреваемого от следствия и суда» (ч. 1 ст. 100 УПК РСФСР 1923 г.). Полномочием на осуществление задержания наделялся один субъект – орган дознания. Срок задержания напрямую не устанавливался, но, по смыслу закона, орган дознания о произведенном задержании в течение 24-х часов уведомлял: 1) суд, если преступление было наказуемо на срок до одного года лишения свободы; 2) следователя по делам о преступлениях, по которым производство предварительного следствия было обязательным; 3) прокурора по делам о преступлениях, наказуемых на срок свыше одного года, и по подследственным следователю. Вышеуказанные субъекты в течение 48 часов с момента получения извещения либо санкционировали меру пресечения в виде заключения под стражу, либо «арест» отменяли. Как и по УУС, применение задержания не связывалось с актом возбуждения уголовного дела. Вместе с тем, в отличие от УУС задержание было представлено как самостоятельная мера уголовно-процессуального принуждения, а не первоначальный этап заключения под стражу, чётко устанавливались срок задержания, а также его граница в виде санкционирования заключения под стражу.
Дальнейшую регламентацию процедура задержания получила в УПК РСФСР 1960 г.[5] Основания задержания по УПК РСФСР 1960 г. не отличались от установленных предшествующими кодексами. Вместе с тем, УПК РСФСР 1960 г. имел следующие отличия: 1) объединил нормы, регулирующие задержание; 2) дополнился новеллами о немедленном после составления протокола задержания допросе задержанного (ч. 3 ст. 123); о том, что протокол задержания мог признаваться доказательством по делу; 3) устанавливался срок задержания в 72 часа, который разделялся на два периода: 24 часа предоставлялись для уведомления прокурора, 48 часов – для санкционирования прокурором ареста. Самым значимым изменением регламента задержания стало его отнесение к неотложным следственным действиям (ст. 119), наделение следователя наряду с органом дознания полномочием по его применению (ч. 6 ст. 127), что обусловливалось общей направленностью уголовно-процессуального законодательства советского периода на достижение неотвратимости уголовной ответственности, на решение задачи «быстрого и полного раскрытия преступлений» (ст. 2 УПК РСФСР). Причислив задержание к следственным действиям, законодатель, тем не менее, оставил открытым вопрос о возможности его применения до возбуждения уголовного дела. По УПК РСФСР 1960 г. фактическое задержание «вышло» за рамки уголовно-процессуальных правоотношений. Отправной точкой задержания являлось составление протокола задержания. В срок задержания не включалось не только время вне- (до-) процессуальной деятельности, связанной с фактическим (физическим) задержанием, а также оперативно-розыскными мероприятиями, но и процессуальной, связанной с принятием решения – юридическим оформлением состоявшегося фактического задержания [16, с. 20]. По УПК РСФСР лицо считалось задержанным с момента «… взятия этого лица под стражу и помещения его в изолятор временного содержания или иное место содержания задержанных» [25, с. 50]. По этой причине в практической деятельности обыденным явлением стали случаи доставления лиц, заподозренных в совершении преступления, в органы внутренних дел и удержания там без документального оформления. В юридической литературе высказывались предложения об установлении правовой регламентации деятельности правоохранительных органов по осуществлению фактического вне- (до-) процессуального задержания [26, с. 140].
Действующий УПК РФ, в целом сохранив сложившийся регламент задержания, одновременно усилил его правозащитную составляющую, в том числе установлением норм о фактическом задержании. Однако рассматриваемую проблему так и не решил, а напротив, усложнил работу правоприменителя, во-первых, сделав неопределённой границу между фактическим и процессуальным задержанием, во-вторых, установив чрезмерно короткий срок в три часа для принятия одного из важнейших решений досудебного производства – процессуального акта о задержании [12, с. 40]. В связи с дефицитом времени следователи вынуждены указывать в процессуальных документах недостоверные сведения о времени доставления задержанного. Еще одним негативным последствием изменения регламента задержания стала фактическая утрата значимости данной меры принуждения в раскрытии и расследовании преступлений, обеспечении принципа неотвратимости уголовной ответственности: задержание стало применяться при наличии улик, однозначно свидетельствующих о причастности лица к совершенному преступлению и возможности избрания в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу. В результате задержание вновь стало рассматриваться лишь в качестве первоначального этапа заключения под стражу.
В правоведении высказано несколько точек зрения по решению проблемы правового регулирования фактического задержания.
Согласно первой точке зрения, фактическое задержание лица по подозрению в совершении преступления, заключающееся в его физическом захвате, принудительном доставлении в орган расследования и принудительном удержании, является составными частями уголовно-процессуального задержания и должны регулироваться УПК РФ [2, с. 18; 13, с. 88; 17, с. 95].
Согласно второй точке зрения, задержание должно быть унифицировано как единый комплексный институт, для чего предлагается издать отдельный нормативный акт с установлением единого регламента задержания [29, с. 177].
Мы разделяем третью точку зрения, согласно которой фактическое (физическое) задержание, которое предшествует процессуальному задержанию и осуществляется правоохранительными органами при выполнении ими задач по поддержанию правопорядка и общественной безопасности, пресечению противоправного поведения, должно регулироваться правовыми актами, регулирующими деятельность этих органов [3, с. 33; 6, с. 189; 22, с. 208; 28, с. 137], в частности, законами «О полиции»[6], «Об оперативно-розыскной деятельности»[7], «О войсках национальной гвардии Российской Федерации»[8].
Как показало проведенное нами исследование, задержание изначально возникло как полицейская мера, заключалось в поимке (захвате) и доставлении в суд лица, подозреваемого в совершении преступления. В последующем, когда возникает потребность в досудебном производстве – розыске, такое задержание становится составной частью ареста, его первоначальным этапом. Затем по УУС между задержанием как первоначальным этапом ареста и собственно арестом (заключение под стражу) происходит разграничение: задержание относится к компетенции полиции, заключение под стражу – компетенции судебного следователя. В советский период развития уголовно-процессуального законодательства задержание формируется как самостоятельная мера уголовно-процессуального принуждения с установлением собственных – отличных от ареста – задач, сроков, условий, оснований, процедуры. За рамками сложившейся модели остается фактическое (физическое) задержание заподозренного в преступлении лица, которое всегда предшествует процессуальному – «невозможно задержать подозреваемого в совершении преступления процессуально, не задержав его физически» [9, с. 15]. Несмотря на то, что процессуальное задержание является продолжением фактического, тем не менее, по значению эти задержания различаются: фактическое представляет собой действие субъектов по принудительному захвату и удержанию лица, процессуальное – действия в отношении уже задержанного лица. Эти виды деятельности различны по субъектам, характеру выполняемых ими задач. При фактическом задержании причастность к совершенному преступлению не всегда очевидна, но именно своевременное задержание позволяет раскрыть некоторые неочевидные преступления. Так, лишь в результате применения задержаний были раскрыты преступления, совершённые серийными убийцами Михасевичем, Чикатило [21, с. 138]. И даже если лицо захвачено «с поличным» на месте совершения преступления, для принятия решения о процессуальном задержании необходимы сведения, полученные процессуальным путем, о причастности задержанного к совершению конкретного преступления. Для получения же таких сведений трех часов зачастую недостаточно.
С учётом изложенного, нами предлагается следующий алгоритм задержания: сотрудником правоохранительного органа по выполнении фактического задержания должен быть составлен документ – протокол либо рапорт с обязательным указанием времени и места фактического задержания, а также времени доставления задержанного лица. Если следователем (дознавателем) будет принято решение о процессуальном задержании, то такое решение должно быть принято не позднее 12 часов с момента доставления задержанного. Время фактического задержания должно включаться в 48-часовой срок процессуального задержания.
