ВОЙНА СКВОЗЬ ПРИЗМУ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА В ПОЛИТИКО-ПРАВОВОМ УЧЕНИИ КАРЛА ШМИТТА

Даже победоносная война –

это зло, которое должно быть

предотвращено мудростью народа.

О. Бисмарк

 Введение

Эффективность любой системы международных отношений определяется ее способностью предотвращать и урегулировать военные конфликты. В противном случае (а именно, если конкретная система международных отношений по каким-либо причинам не выполняет данную функцию) война неизбежна, как неизбежен ее исход, предполагающий создание нового миропорядка и соответственно новой системы международных отношений. Таким образом, поочередная смена права войны на право мира (и наоборот) предопределяет и смену систем международных отношений (Вестфальской, Венской, Версальской и Ялтинско-Постдамской), разрушение которых связано с уходом прежних международных акторов и появлением последующих гарантов нового мироустройства.

Современная классификация международного права (далее – МП) предполагает его подразделение на международное публичное и международное частное. Основаниями для возможности соотнесения первого и второго направлений МП выступают: предмет правового регулирования, субъект правоотношений и основные источники. Традиционно считается, что в рамках такой модели МП получает приоритет над политической сферой любого государства. Однако политико-правовая реальность сегодняшнего дня демонстрирует ошибочность данного предположения: современное МП постепенно утрачивает свою значимость. Именно такой неутешительный прогноз был сделан немецким философом и юристом Карлом Шмиттом (1888–1985 гг.) еще задолго до того момента, когда «порядок международного права, бывший до сих пор европоцентрическим, начал двигаться к своему закату» [4, с. 135].

Потерю МП своего надгосударственного статуса Шмитт объясняет неспособностью права вообще и международного права в частности доминировать над государственной целесообразностью и государственными интересами в связи с изменением характера международных отношений после Первой мировой войны.

Еще одним основанием для утраты европейским МП его ведущей роли в межгосударственных отношениях выступает усиливающееся влияние на европейский правопорядок Соединенных Штатов, сделавших после определенных колебаний между политикой изоляции и политикой интервенции окончательный выбор в пользу последней. В результате такого выбора европейское МП приобрело черты подчиненной (Соединенным Штатам) правовой системы, в рамках которой перестали действовать традиционные для Европы ограничения, характерные для ведения боевых действий (войны). Другими словами, война перестала «подчиняться» нормам международного гуманитарного права, в связи с чем и само право в его самом широком толковании постепенно теряло свое первоначальное предназначение, а именно – урегулирование военных конфликтов.

Перестав быть объектом надгосударственного регулирования, война не просто изменила характер (вместо ограниченной – дискриминационная), но и способствовала закату европейского МП. Возможность прогнозирования подобного исхода была заложена в тех работах Шмитта, которые так или иначе затрагивают тему войны: «Политическая теология» (1922 г.), «Понятие политического» (1927 г.), «Порядок больших пространств в праве народов» (1939 г.), «Море против Земли» (1941 г.), «Земля и Море» (1942 г.), «Номос Земли» (1950 г.), «Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Земли и Моря» (1959 г.), «Теория партизана» (1962 г.).

Генезис взглядов на феномен войны в политико-правовом учении К. Шмитта

Очевидно, что разрабатывая концепцию войны, Шмитт не мог не опираться на соответствующие труды своих предшественников: Гераклита (550–480 до н.э.) с его видением в войне «отца» и «царя» всего, Платона (427–347 до н.э.) с его отождествлением войны с яростью души человеческой и наконец, Аристотеля (384–322 до н. э.) с его трактовкой войны как естественного средства установления правления над варварами [2, с. 44].

Отношение к войнам (Крестовые походы против мусульман и еретиков) средневековых правоведов Блаженного Августина (354–430) и Фомы Аквинского (1225–1274) было связано исключительно с теологической теорией происхождения государства и права. Общим в понимании войны для периода Античности и Средневековья является признание так называемой справедливой войны, к которой Фома Аквинский предъявляет следующие четыре требования: «сугубо мирная цель без ненависти и тщеславия, justa causa («законная причина»), объявление войны легитимным авторитетом и запрет на любую ложь» [10, с. 189].

Тридцатилетняя война (1618–1648), ставшая переходным периодом между Средневековьем и Новым временем, находит свое отражение в капитальном труде «Три книги о праве войны и мира» нидерландского юриста Гуго Гроция (1583–1645), где он изложил свои взгляды на проблему войны, которые вкратце сводятся к следующему: если ввести запрет на войну невозможно (право не может нести в себе запрета на войну), то необходимо сделать ее более «человечной», установив соответствующие ограничения. Именно эту мысль взял на вооружение Шмитт при формулировании концепции ограниченной межгосударственной войны («войны-дуэли»). Более того, Шмитт заимствует у Гроция такие две формы легитимации военного захвата земли, как открытие и оккупация, отвергая при этом войну частную (которой Гроций уделяет внимание при описании европейского миропорядка): «Она [непубличная, т.е. частная война] … с точки зрения нового международного права более вообще не является войной. Она может быть всем чем угодно: мятежом, бунтом, нарушением общественного порядка, варварством или пиратством, но не войной с точки зрения нового европейского международного права» [Там же, с. 194]. И еще. В отличие от Гроция Шмитт допускал использование критерия правомерности (допустимости) в качестве основания для систематизации войн (справедливые и несправедливые).

Еще в большей степени на Шмитта повлиял современник Гроция – английский философ Томас Гоббс (1588–1679) с его концепцией «войны всех против всех» как вечного противоборства и естественного состояния человека, которое, в сущности, и является политической действительностью. При этом политическая действительность, в свою очередь, порождает, по мнению Шмитта, понятие политического с его неизбежным различением на группу друзей и группу врагов. Отметим, что данное различение в ранних работах Шмитта касается как государственного права, так и права народов (разделение на внешних и внутренних (публичных) врагов). Однако впоследствии, оперируя тем же самым понятием политического применительно к праву народов, Шмитт приходит к разделению номоса на морской и сухопутный и соответственно к разделению права народов (как прообраз МП) на право Суши и право Моря [10, 13].

Таким образом, используя средневековую (т.е. несекуляризированную) дефиницию права народов[1], Шмитт по сути возвращается к теологическому пониманию войны (которое в какой-то степени подвергает сомнению его собственную теорию ограниченной межгосударственной войны), но уже в секуляризированном мире, что впоследствии обернулось неожиданным эффектом дискриминации врага до уровня преступника.

Конец XIX в. ознаменован ницшеанским подходом к пониманию войны, который (подход) находит свое выражение в тех работах Шмитта, где немецкий юрист и философ рассуждает о неизбежности различения на друзей и врагов в контексте понятия политического, а значит и неизбежности войны при условии высокой степени интенсивности социальных противоречий (Ср. рассуждения Ф. Ницше (1844–1900) о войне как о жизненно необходимом факторе «варваризации» человека). Логическим дополнением к учению о войне Шмитта выступает теория О. Шпенглера (1880–1936) о войне как «вечной форме» высшего человеческого бытия.

От войны ограниченной к дискриминационной

Создавая концепцию войны, Шмитт исходит из понятия политического, которое предполагает обязательную политическую противоположность, исходящую, в свою очередь, из противоположности религиозной, моральной, экономической или этнической. Если политическая противоположность обладает достаточной интенсивностью, то происходит разделение людей на группы друзей и врагов, которое (разделение) диалектично по своей природе, ибо означает не простое противостояние, а противоборство. Обязательность противоборства исходит из самой характеристики врага, его чужеродности, инаковости, невозможности интеграции в сообщество – в чужое, а иногда и в свое. В первом случае речь идет о противостоянии внешнему врагу, во втором – внутреннему. Дихотомия «враг – друг» всегда носит собирательный публичный характер, олицетворяя государство, которое в понимании Шмитта выступает как «суверенное политическое единство»: «Нельзя объявить себя другом всех, надеясь, что врагов не останется – просто тогда один народ будет определять для другого народа, кто ему друг, а кто – враг… Если государство воздержится или не будет способно проводить ключевые различения, оно окажется под угрозой, ибо тогда в дело вступят чуждые ему силы» [7]. Такая логика должна была бы привести Шмитта к вполне закономерному выводу о неизбежности войны, но не тотальной (поскольку тотальная война предполагает полное уничтожение врага, а значит и исчезновение самого политического), а ограниченной межгосударственной войны, осуществляемой по принципу дуэли (в терминологии Шмитта «война-дуэль»), которую ученый считал наивысшим достижением европейской цивилизации.

Такая война предполагает ряд ограничений правового характера, которые предупреждали перерастание военного конфликта в тотальную войну. В качестве ограничений выступает отнюдь не цель, предполагающая борьбу за «правое дело», а соответствующий повод, участие только регулярных войск, жесткое разделение населения воюющей страны на комбатантов и не-комбатантов. И наконец, межгосударственная война, построенная по принципу «война-дуэль» согласно Шмитту возможна, если суверенные территориальные государства признают равными друг друга, уважают друг друга и не квалифицируют (дискриминируют) друг друга как преступников и/или абсолютное зло [1, c. 35]: «Международно-правовой порядок, основывавшийся на ликвидации гражданской войны и ограничивший войну, превратив ее в дуэль европейских государств, в действительности легитимировался как царство относительного разума» [10, с. 169, 171–173]. Другими словами, Шмитт делал ставку на возможность юридизации понятия войны при условии ограниченного характера последней, а значит – и соблюдения определенных правил ведения боевых действий. Однако следует оговориться, что «царство относительного разума», по мнению Шмитта, возобладает отнюдь не под влиянием международных организаций, а вследствие соблюдения самими противоборствующими сторонами правил войны-дуэли. И если реальная дуэль предполагает обязательное участие секундантов в качестве лиц, контролирующих процесс поединка, то в войне-дуэли, согласно учению Шмитта, таких «секундантов» в лице международных органов контроля не предусмотрено…

Концепция Шмитта об ограниченной межгосударственной войне соответствовала основным направлениям европейского МП вплоть до окончания Первой мировой войны. Однако сразу после ее завершения и заключения Версальского мира возобладала политико-правовая позиция США, связанная с необходимостью криминализации[2] действий тех глав государств, которые ответственны за развязывание агрессивных войн[3]. При этом в европейском МП не существовало правового института уголовной ответственности главы государства за те действия, которые он совершил в период нахождения у власти, поскольку субъектами европейского МП могли быть только государства: «Международная юрисдикция одного государства над другим признанным государством или над признанным главой другого государства была неизвестна европейскому международному праву». И далее: «Война со всей определенностью понималась как отношения одного государства с другим государством, а не как отношения между индивидами или группами. В соответствии с принципами международного права она велась не отдельными людьми, в том числе и не лично главой государства, а государством как таковым» [10, с. 368]. С введением института криминализации деяний глав государств, во-первых, стало возможным наделение их международно-правовой субъектностью и, во-вторых, произошло преобразование МП в аналог уголовного права США, в рамках которого деяния глав государств приравниваются к деяниям обычных граждан[4]. Результатом этих двух обстоятельств стал «поворот к дискриминационному понятию войны». Именно так называется статья Шмитта, написанная им в 1938 г. В ней Шмитт оценивает этот тип войны как «духовную и моральную подготовку к новой, тотальной мировой войне…». Косвенными ее виновниками Шмитт считает либеральных экстремистов, ратующих за «равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния». Шмитт полагает, что борьба либералов за равенство одновременно игнорирует естественные исторические, культурные, государственные и иные различия между нациями, что в конечном итоге приводит к «объявлению себя другом всех», а это, опять же по логике Шмитта, невозможно, поскольку политика «объявления себя другом» всех не способствует исчезновению врагов и не гарантирует, а наоборот провоцирует перерастание ограниченной межгосударственной войны в войну тотальную, в процессе которой «… все будет убито, друг и враг, регулярный солдат и нерегулярное население…» [2, с. 46].

Систематизация войн согласно учению К. Шмитта

В основе шмиттовской систематизации войн лежит разделение земного пространства на номосы[5]. Антагонизм сухопутного и морского номосов в толковании Шмитта приобретает целый ряд смысловых оттенков: борьба, сопротивление, конфликт и, наконец, война, которая сама по себе выступает критерием сравнения сухопутного и морского номоса.

Теме войны Шмитт посвящает целый ряд своих работ, наиболее значимой из которых является «Номос земли». Именно в этой книге Шмитт систематизирует все известные к тому моменту типы войн по тем или иным критериям (основаниям). Сразу оговоримся, что предложенные автором статьи основания для систематизации войн в соответствии с концепцией Шмитта – не повод считать эту систематизацию самостоятельной классификацией, поскольку достаточно часто (и это будет видно в процессе описания различных типов войн) основания для систематизации будут использоваться применительно не только к заявленным типам войн.

Итак, автор считает правомерным предложить следующие основания для систематизации войн согласно концепции Шмитта:

• правомерность / допустимость (справедливая – несправедливая);
• отношение к военному противнику или право Моря и право Суши? (дискриминационная – недискриминационная);
• театр (место) военных действий (морская – сухопутная).

Согласно первому основанию (правомерность/допустимость) войны делятся на справедливые[6] (оборонительные, партизанские) и несправедливые (агрессивные). Среди разновидностей справедливых войн Шмитт выделяет: войну, санкционированную Святым престолом или иным религиозным авторитетом (например, английским монархом, который является главой англиканской протестантской церкви); оборонительную (в том числе партизанскую) войну и межгосударственную войну, построенную по принципу дуэли («война-дуэль»).

Анализируя характер сухопутных и морских войн в соответствии с местом (театром) ее проведения и пользуясь при этом понятиями сухопутный и морской номосы, Шмитт приходит к выводу, что континентальный порядок имел тенденцию к оборонительной (справедливой) войне, а морской – к тотальной (агрессивной-несправедливой). Другими словами, в качестве еще одного основания (возможно, более значимого, чем допустимость) для подразделения войн на справедливые и несправедливые, Шмитт считает место их проведения, выявляя историческую закономерность тяготения сухопутных войн к справедливым, а морских – к несправедливым.

До некоторой степени подразделение войн на справедливые и несправедливые можно считать условным (как можно считать условным любую систематизацию сложных исторических или политических явлений), ибо далеко не всегда война, объявляемая как справедливая, была таковой. Примеров такого рода в истории войн немало, но мы ограничимся всего тремя.

Первый. Войны, санкционированные Святым престолом в период Средневековья, – «Крестовые походы» – по сути носили захватнический характер. Известный французский исследователь наследия Шмитта Ален де Бенуа писал о том, что «…правила (Авт. – ограничения войны) действуют только для народов «respublica Christiana», т.е. не применяются к язычникам[7], «неверным», «варварам», «дикарям», пиратам и т.д., которые никогда не могут апеллировать в ним. В итоге получается, что все крестовые походы являются ipso facto справедливыми войнами, поскольку мандаты понтифика выступают в качестве разрешений на завоевание земель, принадлежащих нехристианским народам. Таким образом, безграничная враждебность выводится за пределы европейского мира» [1, с. 39–40]. Именно поэтому один из основателей науки международного права Гуго Гроций приходит к выводу о неправомерности использования понятия справедливости в данном случае: «…справедливость не входит в определение понятия войны» [10, с. 200].

Второй. Агрессивные (в том числе превентивные[8]) войны неоднократно выдавались за оборонительные: «Римляне всегда утверждали, что они не придерживались завоевательной политики и всегда вели оборонительные войны…» – пишет немецкий историк и юрист Т. Моммзен в своей знаменитой «Истории Рима» [6]. Итогом такой «обороны» явилось завоевание Древним Римом значительной части Западной Европы, Северной Африки и Малой Азии.

Третий. В ноте МИДа Германии от 21 июня 1941 г. также подчеркивался оборонительный (превентивный) характер военного удара: «Все вооруженные силы (авт. – СССР) на германской границе были сосредоточены и развернуты в готовности к нападению… Большевистская Москва готова нанести удар в спину национал-социалистической Германии, ведущей борьбу за существование»[9]. Итогом такой «обороны» стало вторжение трех групп немецких армий на тысячи километров вглубь территории Советского Союза.

Подразделяя войны на дискриминационные и недискриминационные, к дискриминационным Шмитт относит религиозную войну и международную гуманитарную интервенцию. Подгруппу недискриминационных войн в рамках его типологии составляют войны, санкционированные религиозным авторитетом; оборонительные / партизанские войны и межгосударственные войны по принципу «война-дуэль».

В основе подразделения войн на дискриминационные и недискриминационные лежат по меньшей мере два критерия.

Первый – отношение к военному противнику. Ведение дискриминационной войны предполагало обязательное низведение противника до уровня недочеловека: «Лишь вместе с человеком, понимаемым в смысле абсолютной полноты человеческой природы, и именно в качестве оборотной стороны того же самого понятия, появляется его специфически новый враг – нелюдь (Unmensch). Затем, после отделения нелюдей от людей, в истории человека произошло еще более глубокое разделение – последовавшее в XIX столетии разделение человека на сверхчеловека и недочеловека (Untermesch) [10, с. 103].

Шмитт заимствует понятие «нелюдь» (Unmensch) у немецких гуманистов XVIII в., связывая его появление с усилением дискриминационных тенденций, присущих гуманистической идеологии того времени. Причину же появления понятия «недочеловек» (Untermesch) в XIX в. Шмитт объясняет «диалектической необходимостью» порождения в качестве врага-близнеца врага-недочеловека. Какими бы ни были причины, указанные Шмиттом, последний, в отличие от своих предшественников (XIII–XIX вв.), объясняет превосходство одного народа над другим, используя разработанную им же теорию о трех видах юридического мышления – нормативного, децизионистского и мышления в категориях конкретного порядка [11].

Разрыв связи между народом и почвой является следствием нормативного мышления и, по логике Шмитта, неправильного понимания пространственного порядка: «Закат jus publicum Europaeum и превращение его в универсальное всемирное уже невозможно было предотвратить. Растворение в универсально-всеобщем было в то же время и разрушением прежнего глобального порядка Земли. Его место на несколько десятилетий занял пустой нормативизм мнимо всеобщих правил, заслонивший от сознания людей тот факт, что в основании признанных на тот момент держав лежал определенный конкретный порядок, а новый до сих пор все не найден» [10, с. 308].

Нормативизм, по мнению Шмитта, имея дело с абстрактными правилами, законами и законностью, во-первых, не способен зафиксировать постоянную флюктуацию, которая выступает в качестве имманентного признака политической действительности, а, во-вторых, не оперирует понятием пространства, а это значит, что «законы и правила» пишутся без учета связи между социумом и пространством. А если это так, то политическое пространство «работает по своим понятиям», а воображаемая действительность, которая создается посредством воплощенного в законах нормативного мышления, – по своим.

Классифицируя типы юридического мышления на основании критерия корректного – некорректного понимания пространственного порядка (а значит и корректного – некорректного мышления), Шмитт низводит одну нацию до статуса «недочеловек», а значит до статуса врага, с которым необходимо вести борьбу (войну). Отсутствие привязки к почве означает для Шмитта отсутствие и государства как такового, поскольку главным условием существования последнего является наличие государственной территории и ее границ. В случае отсутствия таковых номос как синтез социума и пространства не возможен, а это значит, что враг в отсутствии своей территории подлежит тотальному уничтожению. Итак, Шмитт приходит к необходимости низвержения одной нации и соответственно возвышению другой (других), объявляя нормативизм мышления первопричиной для обоснования теории расизма[10].

Второй критерий – право народов, разделяемое (согласно Шмитту) на право Суши и право Моря. Анализ войн дискриминационного и недискриминационного типа приводит Шмитта к выводу о том, что дискриминационные войны характерны, прежде всего, для стран морского номоса, а недискриминационные – для сухопутного. Следует, тем не менее, оговориться, что Третий рейх вел боевые действия по правилам дискриминационной войны, не являясь при этом морским номосом. И еще. Оба номоса – как морской, так и сухопутный – могут вести комбинированные военные действия (сухопутные, морские, воздушные). И, как отмечает профессор С. Ф. Черняховский, «если государство может успешно сочетать разные виды экспансии, традиционный спор о том, какая из двух альтернатив (сухопутная или морская экспансия) лучше, отчасти беспредметен» [9].

И, наконец, третье основание – зависимость типа войны от театра ведения боевых действий (см. таблицу)[11]. Традиционное подразделение войн на сухопутные и морские Шмитт преобразовал в сухопутный и морской номосы. Воздушная же война представляет собой, по меткому выражению, Шмитта, «театр, в котором нет зрителей» [10, с. 471]. Очевидно, что все три войны суть пространственные войны, которые должны подчиняться соответствующему пространственному порядку согласно логике их проведения. Тем не менее, практика ведения боевых действий может складываться таким образом, что правила ведения той или иной пространственной войны не совпадают с соответствующим именно ей пространственным порядком.

В этой связи Шмитт приводит мнение авторитетного социолога и теоретика военной науки генерала Густава Ратценхофера [13, S. 274–274] (бывшего солдата австро-венгерской монархии), согласно которому «война на острове Англия, если бы там были высажены войска, должна была бы вестись не по международно-правовым правилам сухопутной войны, а в соответствии с трофейным правом морской войны, ибо Англия в целом придерживается морской формы ведения войны и отвергает достигнутые в международном праве ограничения трофейного права»[12] [10, с. 459–460]. Из данного рассуждения Ратценхофера предположительно следует, что против Англии, как морской державы, которая неоднократно развязывала морские войны, возможно инициирование тотальной войны, которая, как известно, ведется по тем же правилам, что и война морская.

Сравнивая все три войны в зависимости от театра ведения боевых действий, считаем возможным выделить следующие дополнительные основания для их систематизации:

• в соответствии с методами применения военной силы, сухопутная война предполагает оккупацию, морская – блокаду части сухопутного побережья, а воздушная – уничтожение военного противника.
• в соответствии с целеполаганием сухопутная война предназначена для захвата территорий и получения контрибуций, морская – для изъятия военных трофеев, а воздушная – для полного уничтожения военного противника.
• в соответствии с установлением соответствующих отношений между противоборствующими сторонами сухопутная война означает взаимодействие по принципу субординации между оккупационными властями и населением, проживающим на оккупируемой территории. Морская и воздушная война предполагает полное отсутствие подобных отношений. И если для сухопутной войны характерно «определенное позитивное отношение к европейской земле и ее обитателям», то у морских сил есть лишь «негативное отношение к подвергаемой блокаде территории и ее населению» [10, с. 468].

И наконец. Оценивая интересы воюющих сторон, Шмитт приходит к выводу о том, что «сухопутная армия, оккупирующая территорию врага, естественным образом заинтересована в том, чтобы сохранять на оккупированной территории порядок и безопасность…, а «осуществляющие блокаду морские силы … ни в малейшей степени не заинтересованы в том, чтобы на блокируемой территории воцарились порядок и безопасность». Аналогичная ситуация имеет место и при ведении воздушной войны, когда «при бомбардировке с воздуха … обе стороны полностью лишены возможности установления какой бы то ни было связи друг с другом…» [Там же, с. 467, 468, 473]. Другими словами, сухопутная война не просто предполагает, а диктует необходимость установления отношений между воюющей стороной и мирным населением в отличие от воздушной и морской, которые исключают их.

Заключение

Мыслитель – и не просто мыслитель, а именно тот, каким был и оставался Шмитт до конца своей долгой жизни – это не предназначение и даже не миссия, это неизбежность бытия, тот самый Номос в разных его вариациях, которому посвящены его многочисленные труды.

Сознание Шмитта как ученого во многом определяло его бытие, а главное –бытие той страны, в которой он родился и жил.

В Германии 1920-х гг. Шмитт отстаивает те политические взгляды, которые так или иначе были близки нацистским. В трудах «Диктатура» (1921) и «Политическая теология» (1922) Шмиттом переосмыслены с точки зрения чрезвычайного положения такие понятия, как «правовое государство» и «суверенитет»: «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном (осадном) положении …» [12, с. 8]. И хотя тема чрезвычайного положения (как перехода от состояния мира к состоянию войны) была разработана еще в период Древнего Рима, именно Шмитт помещает право суверена о введении чрезвычайного и военного положения в центр создаваемой им правовой системы. Подобная позиция, развиваемая Шмиттом в вышеупомянутых (и не только) работах, явилась политической предпосылкой для установления нацисткой диктатуры в 1933 г. Именно в это время, когда разработанные Шмиттом юридические механизмы оказались востребованы лидерами Третьего рейха, ученый добровольно вступает в состав НСДАП.

Через три года происходит разрыв, а точнее – изгнание Шмитта из власти. Его биографы либо воздерживаются от указания точных причин этого разрыва, либо наоборот – указывают на целый ряд мотивов: от личной обиды до принципиального несогласия с политикой НСДАП. Как бы то ни было, к 1945 г. и в течение значительного периода после него Шмитт создает ряд работ, в которых пытается переосмыслить международный правопорядок, указывая на закат международного права, якобы не способного предотвратить тотальную войну.

И наконец, в своих более поздних работах («Номос земли», «Теория партизана») Шмитт пытается определить место новой, «другой» Германии в координатах нового миропорядка, отвергая при этом и демократизацию, и американизацию.

Другая Германия… Другая ли …? И что прежде всего из пророчеств Шмитта повлияло на нее? Нетрудно догадаться, что одним из таких факторов была война… Ничем и никем не ограниченная, несправедливая, содержащая в себе риски перейти в тотальную… А затем война холодная с обязательным разделением на два лагеря противоборствующих сторон, которых и в мирное время, в соответствии с терминологией Шмитта, следует называть «друзья» и «враги». А друзья ли, если под воздействием политической «целесообразности» они легко и быстро переходят в стан врагов? За всем этим стоит шмиттовское понятие политического, в рамках которого международное право по меткому выражению Шмитта, означает «размывание границ между войной и миром» [5, с. 167].

Не единожды Шмитт задавался вопросом «как возможен мир и с ним международное право между суверенными государствами, каждое из которых располагает свободным, предоставленным его суверенному решению правом войны?» [8, с. 555–556]. Рискнем поспорить с великим философом и юристом, предположив, что помимо права войны существует и право мира. Но, как бы парадоксально это ни звучало, чтобы осмыслить сущностную природу права мира, нам необходимо снова и снова обращаться к трудам Карла Шмитта.

Сухопутная, морская и воздушная война: сравнительный анализ

согласно правовому учению Карла Шмитта